Анубис - Вольфганг Хольбайн Страница 7

И тут же раскаялся в последних словах. Ему не хотелось выказывать Грейвсу силу своих чувств к нему, даже если тот наверняка о них знал. Как бы то ни было, Грейвс не заострил на этом внимания — он только на мгновение приостановил свое безостановочное мелькание по комнате и посмотрел на Могенса чуть ли не с жалостью.

— Ты меня разочаровываешь, профессор. И, с позволения сказать, оскорбляешь мои умственные способности. Что ты себе воображаешь, Могенс? Я даю себе труд месяцами выяснять место твоего нынешнего пребывания, проделываю путь через полстраны, и все только для того, чтобы сыграть с тобой глупую шутку?

Он покачал головой. Рука, обтянутая перчаткой, поднесла сигарету ко рту, и его лицо снова исчезло в мерзостно-серых клубах. Могенсу показалось, что и волосы Грейвса шевелятся чудовищным образом, как клубок извивающихся змей или червей. Но, должно быть, и это впечатление порождал шлейф дыма, окутывающий его голову.

— Не знаю, что и думать, — сказал Могенс. — После всего, что между нами произошло, ты действительно ждешь, чтобы я тебе доверял?

— Тогда все твои сомнения, правду я говорю или нет, совершенно не имеют смысла, — усмехнулся Грейвс. Его зубы вдруг показались Могенсу гораздо острее, чем выглядели до сих пор. Они были покрыты желтым налетом, а за ними ворочалось что-то черное и рвалось наружу. — Могу тебе кое-что пояснить, но не много. Если ты примешь мое предложение и поедешь со мной, сам поймешь причину моей сдержанности. Пока что скажу тебе только, что речь идет об исследовательском проекте колоссальной важности. Если добьемся успеха — в чем я нимало не сомневаюсь — снискаешь больше славы и научного признания, чем даже можешь себе представить. Чего же здесь долго раздумывать? Раз уж для тебя не так важно выбраться наконец из этой дыры, подумай, по крайней мере, о представившейся возможности. Я говорю о по-настоящему великом научном открытии. Может быть, важнейшем с зарождения современной археологии. Ты будешь полностью реабилитирован, когда твое имя в связи с ним появится в бесчисленных статьях и научных трудах. Я уж не говорю об учебниках истории.

— Ты что, нашел Ноев ковчег? — сыронизировал Могенс. Он хотел рассмеяться, но не смог, и вместо смеха получилось нечто неприятное, что еще долгое время висело в воздухе.

— Нет, — серьезно ответил Грейвс. — Он уже найден, больше пяти лет назад.

— Это… это что, шутка?

Грейвс проигнорировал его вопрос.

— Ну так как, ты заинтересовался? — вернулся он к теме.

Могенс долго и напряженно размышлял. Но ни к чему не пришел. Он не мог доверять Грейвсу после того, что тот с ним сделал.

С другой стороны, то, что он предлагал ему, было слишком привлекательно, и Могенс чувствовал за словами Грейвса некую правду. Будто то, что он сообщал, имело такое значение, которое само по себе просвечивало сквозь всякое намеренное умолчание.

— Почему я? — спросил он наконец.

— Потому что нам нужны самые лучшие, — ничуть не смутился Грейвс. — То, что тебя списали со счета и загнали в тупик — это вопиющая несправедливость. Прошлое не имеет никакого значения. Человек с твоими возможностями не должен гноить себя здесь. Расточать такие способности, как твои, — это преступление!

— Трогательно до слез! — встрял Могенс.

Левая, затянутая в черную перчатку, рука Грейвса отмахнулась пренебрежительным жестом.

— Я сюда пришел не ради того, чтобы умолять тебя о прощении, Могенс, — сказал Грейвс. — И я не жду, что ты сможешь это сделать, даже если скажу, что вижу события того злосчастного вечера несколько иначе, чем ты. Я прибыл сюда потому, что ищу для нашего проекта стоящего сотрудника, человека с особыми способностями, и еще потому, что знаю: тебе это по силам. У меня не так уж много времени, Могенс. Так что подумай о моем предложении и решай.

Он полез в карман пиджака, вытащил конверт и положил на стол. При этом его перчатки пульсировали, словно то, что было заключено в них, копошилось и жаждало вырваться из своего заключения.

— В этом конверте железнодорожный билет первого класса до Сан-Франциско. А сверх того сумма в пять тысяч долларов наличными, покрывающая дорожные издержки и другие потенциальные расходы. Если решишь отклонить мое предложение, эти деньги в любом случае твои. Если же примешь — на что я надеюсь, — в конверте найдешь еще номер телефона, по которому свяжешься со мной. Позвонишь с вокзала, и за тобой приедут в течение часа.

С этими словами Грейвс вытащил окурок своей сигареты из мундштука, щелчком метко послал его в колышущееся пламя камина и направился к двери. Но прежде чем покинуть комнату, он на секунду остановился и добавил:

— Да, еще кое-что. Если это поможет тебе принять решение: тебе не придется работать непосредственно со мной. Не думаю, чтобы мы виделись чаще раза-двух в неделю, — с тем и вышел.

Могенс, как парализованный, уставился на конверт. Он ничуть не сомневался в серьезности предложения Грейвса, даже если его мотивы были ему еще менее понятны, чем когда бы то ни было. Джонатан Грейвс был, безусловно, самым бесцеремонным человеком из всех, кого Могенс встречал, но только не глупцом. Он не стал бы играть в такие дурацкие игры. И пять тысяч долларов — слишком большая сумма, чтобы потратить их ради глупой шутки. Это было больше, чем он зарабатывал за три месяца в здешнем так называемом университете, и почти столько, сколько он смог скопить за все четыре года своей добровольной ссылки.

Но дело было не в деньгах. Он вообще уделил им внимание лишь постольку, поскольку они подтверждали серьезность предложения Грейвса. Много важнее было то, что означал этот конверт. А именно не что иное, как выход из тупика, в который судьба загнала его много лет назад.

Дверь открылась, и Могенс невольно вздрогнул, будучи почти уверен в том, что это вернулся Грейвс, чтобы зайтись от смеха и насладиться видом его растерянной физиономии, когда он сообщит, что его великодушное приглашение к сотрудничеству, равно как и странное поведение, — это всего лишь запоздалый студенческий розыгрыш.

Однако вместо Джонатана Грейвса вошла мисс Пройслер, в рабочем халате и вооруженная оцинкованным ведром, из которого поднимался пар от душистого мыльного раствора, и кучей тряпок. Не промолвив ни слова, она продефилировала мимо Могенса, опустилась на колени и принялась яростно тереть пятна грязи, которые Грейвс оставил после себя на ковре. И хотя она развернулась к Могенсу спиной, он чувствовал, что она залилась краской от стыда и смущения.

Внезапно он услышал ее голос:

— Вы и представить себе не можете, профессор, как мне неловко…

— Ну, что вы…

Но мисс Пройслер, похоже, не слышала его:

— Ничего подобного я не видела за всю свою жизнь. Просто не понимаю, что за бес вселился в Клеопатру. Она никогда такого не проделывала, поверьте мне!

Она оттирала пятно за пятном, и вонь постепенно отступала. Но странным образом, в этом запахе Могенсу чудился не только смрад кошачьего дерьма, но и чего-то, чего-то… жуткого и в то же время чужеродного и мерзкого, как будто Грейвс оставил после себя в помещении нечто, что отравляло атмосферу. Мисс Пройслер скривилась от отвращения, прополоскала тряпку в мыльной воде и преувеличенно тщательно отжала ее, а затем снова начала тереть.