Жуткие приключения Робинзона Крузо, человека-оборотня - Даниэль Дефо Страница 7

Отойдя от берега примерно на милю, мы убрали парус и приступили к рыбалке. Дул северный ветер, что не отвечало моим планам, потому что, дуй он с юга, я мог бы наверняка добраться до берегов Испании, по крайней мере до бухты Кадикса; но вне зависимости от ветра, я твердо решил одно: убраться подальше от этого ужасного места, положившись во всем остальном на судьбу.

Порыбачив некоторое время и ничего не поймав, я сказал мавру:

— Тут у нас дело не пойдет. Хозяин не поблагодарит нас за такой улов. Надо отойти подальше.

Не подозревая подвоха с моей стороны, Исмаил согласился и поставил паруса. Я встал к рулю, и когда баркас отошел еще на лигу в открытое море, положил его в дрейф, как будто бы намереваясь приступить к рыбалке. Затем, передав руль мальчику, я подошел к мавру и неожиданно напал на него, обхватил рукой за талию и швырнул за борт.

Он тотчас же вынырнул, потому что плавал как пробка, и стал умолять поднять его на борт. Исмаил так быстро плыл за баркасом, что догнал бы меня очень скоро. Тогда я пошел в каюту, взял ружье, прицелился в него и сказал:

— Ты достаточно хорошо плаваешь, чтобы добраться до берега, а море сегодня спокойное. Плыви, и я не причиню тебе вреда. Но если ты попытаешься приблизиться к баркасу, я мигом прострелю тебе череп, потому что я твердо решил вернуть себе свободу.

Тогда он повернул к берегу, и я уверен, что он без труда добрался до него.

Когда мавр отплыл на достаточно большое расстояние, я повернулся к мальчику, которого звали Ксури, и сказал ему:

— Ксури! Если ты будешь мне верен, я сделаю тебя большим человеком. Но если ты не поклянешься бородой Мухаммада и твоего отца, что не изменишь мне, мне придется сбросить в море и тебя.

Мальчик улыбнулся, глядя мне прямо в глаза, и отвечал так чистосердечно, что я не мог не поверить ему. Он поклялся на верность мне и заявил, что поедет со мной хоть на край света.

До тех пор пока плывущий к берегу Исмаил не скрылся из виду, я направлял баркас прямо в открытое море, лавируя против ветра и делая вид, будто мы идем к Гибралтарскому проливу (как, очевидно, и поступил бы на моем месте любой здравомыслящий человек), ибо кому могло бы прийти в голову, что мы направимся на юг, к берегам, населенным дикарями, где тучи негров на своих пирогах окружили и убили бы нас, либо при первой же попытке сойти на берег нас растерзали бы хищники или еще более безжалостные звери в человеческом обличье?

Однако как только начало смеркаться, я изменил курс и стал править на юг, отклоняясь слегка к востоку, чтобы не слишком удаляться от берега. При довольно сильном ветре и отсутствии волнения на море мы шли таким хорошим ходом, что на другой день, в три часа пополудни, когда впереди впервые показалась земля, мы были уже не менее чем в полутора сотнях миль южнее Сале, далеко за пределами владений марокканского султана, да и всех прочих местных правителей; по крайней мере, мы не заметили ни единого человека.

Однако в плену у мавров я натерпелся такого страха и так боялся снова попасться им в руки, что не хотел ни останавливаться, ни приставать к берегу, ни бросать якорь. Пять дней спустя ветер переменился на южный, и по моим расчетам выходило, что если даже за нами и была погоня, то, не настигнув нас до сих пор, наши преследователи должны были уже отказаться от нее. Посему я решился подойти к берегу и стал на якорь в устье какой-то маленькой речки. Что это была за речка и где она протекает, в какой стране, у какого народа и под какой широтой — сказать не могу. Людей на берегу я не видел, да и не желал увидеть. Мне нужно было только пополнить запасы пресной воды. Мы вошли в устье речки под вечер и решили с наступлением сумерек добраться до берега вплавь и осмотреть местность. Но как только стемнело, с берега до нас донеслись ужасные звуки, неистовый рев, лай и вой неведомых диких зверей. Эти звуки не испугали меня, так как животные чуяли во мне зверя и почти всегда сторонились меня, но бедный мальчик затрясся от страха и принялся уговаривать меня не сходить на берег до наступления дня.

— Ладно, Ксури, — сказал я ему, — но, может быть, днем мы встретим там людей, от которых нам достанется не меньше, чем от тигров и львов.

— А наша стрелять в них из ружья, — заявил Ксури со смехом, — они и убежать.

От невольников-англичан Ксури научился говорить на ломаном английском языке. Однако я был рад, что мальчик так весел, и, чтобы поддержать в нем эту бодрость духа, дал ему глоток вина из хозяйских запасов. Совет Ксури, в сущности, был недурен, и я последовал ему. Мы встали на якорь и тихо просидели всю ночь. Я говорю — просидели, потому что оба мы не спали ни единой минуты. Часа через два-три мы разглядели на берегу всевозможных огромных животных, которые подходили к реке, бросались в воду, плескались и барахтались в ней, желая, очевидно, освежиться. При этом они издавали такой отвратительный визг, рев и вой, каких я в жизни не слыхивал.

Ксури был страшно напуган, да, по чести сказать, и я тоже, ибо думал, что африканские животные могут не почуять во мне зверя и могут подойти близко. Но еще больше мы оба испугались тогда, когда по звукам определили, что одно из этих чудовищ направляется к нашему баркасу. Мы не видели его, но по тому, как оно отдувалось и фыркало, могли заключить, что это было свирепое животное огромных размеров. Ксури был уверен, что это лев; может, так оно и было, — по крайней мере, в обратном я не убежден. Бедный мальчик кричал, чтобы я поднял якорь и уходил отсюда на веслах.

— Нет, Ксури, — отвечал я, — мы только вытравим канат подлиннее и отойдем подальше от берега. Они не погонятся за нами на глубину. — Но не успел я это сказать, как увидел неведомого зверя на расстоянии каких-нибудь двух весел от баркаса. Я немного оторопел, однако сейчас же метнулся в каюту, схватил ружье и выстрелил в него. Животное развернулось и поплыло к берегу.

Невозможно описать, что за адский шум, рев и вой поднялись после того, как прогремел мой выстрел, по этой причине я решил, что здешние звери, очевидно, никогда не слыхали подобного звука. Я окончательно убедился, что нечего и думать о высадке в этих местах в ночное время, но оставался вопрос, сможем ли мы сделать это в дневное время. Быть сцапанным каким-нибудь дикарем, который не почувствует зверя, было бы ничуть не лучше, чем попасться в когти льву или тигру; по крайней мере, такая опасность пугала нас нисколько не меньше.

Впрочем, в любом случае, здесь или в другом месте, а только мы должны были во что бы то ни стало сойти на берег, так как у нас не оставалось ни пинты воды. Но опять-таки возникал вопрос: где и как это сделать? Ксури объявил, что если я позволю ему сойти на берег с кувшином, то он постарается раздобыть пресной воды и принесет ее мне. Я спросил, почему должен идти он, а не я, в лодке, и ответ мальчика прозвучал столь искренно, что я навсегда полюбил его.

— Если приходить дикие люди, — сказал он, — то они съесть меня, а твоя уехать прочь.

— Вот что, Ксури, — ответил я, — мы отправимся туда вместе, а если придут дикие люди, мы убьем их, и они не съедят ни тебя, ни меня.