Темная материя - Питер Страуб Страница 7

Минога рассказала мне, и это имело большое значение даже тогда, что всем этим барахлом — башмаками, носками, трусами, футболками, ластиками, блокнотами, карандашами, степлерами и книгами — Ботик пытался заполнить зияющую пустоту в душе. Когда появился Мэллон и заграбастал их, он поручал Ботику стянуть для него то одно, то другое. Согласно теориям Мэллона, Ботик не крал вещи — он их перераспределял. Поскольку все принадлежало всем, никто — особенно владельцы магазинов, вопреки их представлениям, — не обладал никакой собственностью. Миногу всегда поражало, а меня смешило то, что, если Ботик по-настоящему верил в теории Мэллона, он должен был тотчас прекратить воровать. С его точки зрения, суть воровства заключалась в следующем: что бы ты ни вынес, на самом деле это принадлежит кому-то другому — вот почему, сунув какую-то вещь под полу, чувствуешь, как на душе полегчало. Ощущение мимолетного превосходства помогало утолять боль в душе паренька. Вот только все, что попадало в эту жестокую ненасытную пропасть, тотчас поглощалось ею без остатка.

Я рассказывал, что идея поторчать в «Жестянке» на Стейт-стрит, прикинувшись студентами, принадлежала Крохе Олсону, и это было характерно для роли Дональда Олсона в нашей маленькой банде. В какой бы школе ни учился Дон, всюду стал бы лидером: он из тех мальчишек, кто обладает врожденным авторитетом, проистекающим из глубокой личной порядочности. Его харизме во многом способствовала внешность. В начальной школе он всегда был самым высоким среди нас, а в выпускном классе средней школы вытянулся аж до шести футов двух дюймов. Бездонные черные глаза, четко очерченные темные брови, высокие скулы, подвижный выразительный рот, мягкого оливкового цвета лицо, длинноватые волосы, спадавшие почти до воротника, и легкая, безупречная осанка довершали впечатление.

Если бы Кроха Олсон использовал привлекательность для своей выгоды, если бы показал осведомленность о своей красоте и удовольствие от этой осведомленности, если б проявил хоть капельку себялюбия, он бы погиб — по-другому, я имею в виду, не так, как в действительности погубило его течение жизни. Наоборот, он как будто понятия не имел, что невероятно красив, или же чувствовал, что яркая внешность не имеет отношения к настоящему делу его жизни. Каким могло быть это дело, неизвестно. Живи мы в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе, наверняка появился бы кто-то и предложил Крохе Олсону стать актером, но мы жили в Висконсине, и из наших знакомых никто не был человеком искусства. Мы видели много фильмов, но люди, игравшие в них, принадлежали к иной, более возвышенной сфере. Они казались нам такими далекими и недоступными, словно даже воздух, которым они дышали, был не таким, как у нас.

Кроха Олсон, в отличие от меня, книг не читал, будто боялся, что они поглотят его и навяжут ему чужие мысли и дела. Книги никогда особо не увлекали его, он не был начитанным или эрудированным в любом смысле слова и, наверное, никогда не смог бы последовать той дорожкой, которую выбрали себе Ли Труа и я: отправиться в колледж и пробираться ощупью в будущее с помощью известного всем способа — учебы. Так или иначе, колледж был выше его сил. Его мать и ее нудный сожитель-алкаш, чиновник кредитного союза, голубой мечтой которого было, чтобы Дональд Олсон убрался навсегда из дома, ясно дали ему понять: платить за обучение в колледже они не собираются.

Невозможной и несправедливой для Крохи представлялась перспектива наняться на какую-нибудь несложную офисную работу или продавцом в магазин. Призывная комиссия, в других случаях с готовностью «забривающая» таких, как он, парней, отказалась от него — медкомиссия обнаружила дефект сердечного клапана: с тоски и отчаяния Кроха попытался уйти в армию, не говоря никому ни слова, но был признан 1-Y, то есть негодным по здоровью. Однако, когда демонстрации стали более шумными и частыми, Кроха понял достаточно о происходящем во Вьетнаме, чтобы носить в душе одновременно тревогу из-за войны и благодарность за свой непризывной статус.

На самом деле конфликт во Вьетнаме отвлек его от тоскливых раздумий: что делать, чем заняться после школы. В Мэдисон Уэст любая форма выражения политических мнений была под запретом, и наш директор, ветеран Второй мировой, расстарался бы отчислить любого ученика, набравшегося смелости стать организатором или участником антивоенного митинга на территории школы. Но мы могли участвовать в диспутах, маршах протеста и демонстрациях, возникающих постоянно в кампусе университета. В 1966 году Мэдисон неуклонно шел к превращению в болезненный нарыв 1968 года, и все митинги давали Крохе множество возможностей знакомиться с девушками, пока он искренне протестовал против войны.

Ботика тоже беспокоила война, поскольку он боялся, что его заберут в армию в день окончания школы, но девушки и студенческие вечеринки его волновали больше.

Если только я не ошибаюсь, частичка привлекательности Мэллона для Крохи Олсона крылась в его отношении к вьетнамской войне. Мэллон ясно дал понять, что считает войну необходимой на данном отрезке времени — он, похоже, испытывал какое-то полурелигиозное чувство к жестокости, которую рассматривал как некое начало, источник. Хотя он намекал, что его конечная цель может быть достигнута с помощью определенной оккультной церемонии, использующей священное насилие как средство такой трансформации нашей планеты, в результате которой война во Вьетнаме завершится сама собой, завянет и иссохнет, как сорняк, надолго лишенный воды. Огонь пожрет огонь, ураган поглотит разбушевавшийся тайфун. В общем, как-то так. После глобального уничтожения грядет перерождение, масштабы и природу которого радостно и благополучно исследуют Мэллон и его немногочисленные избранники. Скажу об этом аферисте только одно: он сообщил Крохе, Ботику, моей жене и трем другим своим последователям — Мередит Брайт, Киту Хейварду и Бретту Милстрэпу, — что великая перемена и перерождение могут длиться лишь секунду или две и что произойти это может лишь в их умах, как открытие нового видения, более достоверного и правдивого, более глубокого взгляда на вещи. Несмотря на вред, который нанес Мэллон этим молодым людям, должен с уважением отметить его искренность. Как и всякий липовый мудрец и пророк, шатавшийся по кампусам в середине-конце шестидесятых, Спенсер Мэллон предрекал конец света, но, в отличие от многих других, он допускал, что апокалипсис может длиться лишь мгновение или же будет заключаться в распахивании настежь «мысленного окна». Я ненавижу этого человека, я считаю его мошенником, отхватившим удачу самым чудовищным способом, но не могу не уважать то, что воспринимаю как мудрость. Ну, если не мудрость, то сознательность.

* * *

Моя подруга Ли Труа, или Минога, и ее приятели отправились в «Тик-так» — называемую «Жестянкой» за странное, отражающее свет и напоминающее фольгу, покрытие стен, — и в этой непривлекательной тесной забегаловке потрясающая блондинка по имени Мередит Брайт радушно пригласила Миногу и Гути за свой столик, где она сидела в одиночестве с книжкой под названием «Тело любви» Нормана О. Брауна [10], одного из вдохновителей и учителей Спенсера Мэллона. Сидевшие в центре зала мерзкие Кит Хейвард и его сосед по комнате Милстрэп наблюдали за этой сценкой с ревностью и отвращением. Следует отметить, что даже в первую встречу обоим, моей жене и Гути, Кит Хейвард показался неприятным. В духе времени, а может, по складу характера Мередит немного умела составлять гороскопы, и выяснилось, что она подольстилась к Мэллону, ее гуру и любовнику, и он позволил ей состряпать гороскоп или серию гороскопов, я не очень понимаю, как это все работает. По результатам ее вычислений, группе для достижения целей требовались Телец и Рыбы — для этого идеально подходили Минога и Гути. Менее срочно нужны Скорпион и Рак — знаки Крохи и Ботика. Так что с самого начала они были обречены — все. Так сказали звезды.