Сейд. Джихад крещеного убийцы - Аждар Улдуз Страница 72

В полдень, щурясь от яркого света, к площади перед Латеранским Собором вышел старик в обтягивающем дряблые телеса трико арлекина, с крепко нахлобученным по самые уши шутовским колпаком на голове. Его высадили из паланкина четверо носильщиков – двое невысоких, похожих друг на друга, несли носилки сзади. Спереди шли – великан и другой, тоже высокий, но гораздо меньше в плечах. Оставили носилки там же и ушли, исчезли, словно растворились в гуляющей шумной толпе, всё внимание которой обратилось на старика. Кому интересны носильщики, когда появляется такой вот старый шут, который наверняка может выдать что-то особое, до чего нынешним скоморохам еще расти и расти?!

И, в самом деле, старик, перестав щуриться, вдруг возопил:

– Я – Папа Римский! Ваш понтифик! Преклоните колени, грешные нечестивцы!

Старик говорил на таком чистом латинском и так похоже изображал понтифика, что толпа засмеялась. Смеялись не зло, ободряюще, и старый шут, казалось, вдохновленный поддержкой зрителя, очень похоже изобразил Папу-Во-Гневе!

– Я ПРОКЛИНАЮ ВАС! – кричал старик, а толпа смеялась, довольная тем, как этот скоморох изображает Папу. И, взаправду ведь, похоже, синьоры, не правда ли?..

«Отец, я не вернусь. Но к тебе возвращается тот, кто должен быть рядом с тобой. Мой старший брат. Он едет к тебе с женой, принявшей учение Расуль-Аллаха, да славится имя Его... Пусть она и мой брат воспитывают моего сына, как своего. Как и ты... И пусть сын мой, когда он родится, будет обрезан согласно Сунне Пророка, однако принимать крещение или нет, пусть решит сам, по исполнении ему четырнадцати лет. Мой старший брат обладает знаниями о том, что готовит Рим. Это поможет Альгамбре, и вы выстоите... или хотя бы выживете... Это важнее всего, отец, ибо нет ничего важнее Жизни... Но мой джихад еще не окончен. Пророк, Мир Ему, сказал, что джихад следует начинать с самого себя. Я – христианин, последователь учения Пророка Исы, Мир Ему, и для меня Бог есть Любовь, воплощенная в Нем. Но, найдя любовь в твоем доме, я не нашел ее в себе, исполнив то, что был должен. Этот мир полон смерти, и я хочу уйти от него, но не думай, прошу тебя, что я собираюсь лишить себя жизни. Грех самоубийства для меня еще более страшен, нежели грех смертоубийства. Я буду жить вдали от мира... там, где был рожден... Нет Церкви, которой я доверил бы постричь меня в монахи, но свое служение Богу я начну с попытки познать себя... с попытки осознать всё, что с нами происходило за все эти годы. Потому что я чувствую страшное будущее – эхли-Китаб будут сражаться между собой, проливать кровь друг друга, и всё это – потому что мы были варварами сейчас... наши потомки будут расплачиваться за наши грехи и ошибки столетиями, и я не знаю, как это остановить... Возможно, для этого нужно лишь Слово... И нужен тот, кто однажды скажет «Л’а» – «Нет»! Я же сейчас говорю нет самому себе, своему желанию вернуться и забыть... Я должен всё вспомнить... и попытаться сделать так, чтобы помнили и другие. Прости меня, отец! И прощай! Я люблю тебя!»

* * *

«Любезная моя матушка! Мы благополучно выполнили миссию, возложенную на нас нашим Магистром! Каменщикам предстоит сложный труд, ибо нас ждут войны. Однако уже сейчас мы предупреждены, а значит, вооружены против всего, что может разрушить Храм, коий мы намерены возводить на нашей земле. Передаем это письмо нарочным, ибо путешествие наше весьма опасно. Следуем мы не прямо домой, но, согласно целесообразности нашей задачи, идем в Иберию, дабы оказать помощь эмиру. Чем дольше испанцы отвлекаются на свои внутренние неурядицы, тем позже они нападут на нас. Скандинавов нынче опасаться не след – они не получат ожидаемого приказа из Рима. Но готовьтесь к войне с британцами! Воистину, лишь помощь Господа и Девы помогут нам, ибо соседи наши сильны и вооружены поддержкой Церкви!

Также спешу уведомить Вас, любезная матушка, что сын Ваш отныне связал свою судьбу с галантнейшей из известных мне дам, уже сейчас, согласно обещанию королевы-матери, обладающей статусом Первой Придворной Дамы при Его Величестве короле! Причем венчание наше состоялось в Латеранском Соборе, в Вечном Граде, и венчал нас не какой-нибудь священник из простых, но сам кардинал, член курии, некий выходец из Мазарини, который мечтает попасть ко двору нашего возлюбленного короля Валуа, чему, однако, я надеюсь, Вы сможете воспрепятствовать, ибо святоша из него – как из меня Папа Римский! За сим и остаюсь, Ваш преданный сын, Каменщик из Брантома».

* * *

«Уважаемый мой Учитель, отец мастерства и знаний! Как и требовал ты, пишу тебе об успешном исполнении твоего задания. Следую к эмиру, поскольку должен сопроводить старшего брата Сейда и его супругу домой. Сейд оставил нас еще в Риме, перебрался на Капри, откуда думает при содействии пиратов переправиться в Палестину. Думаю, он идет к своей пустыне. Что делать со своим любимым учеником и сыном, решай сам. Я же того, кто стал мне другом и братом, останавливать не буду. Доставив старшего сына эмира в Альгамбру, поспешу, как ты и требовал в своем письме, в Каир, дабы присоединиться к тебе в лагере мамлюка Бейбарса. Твой преданный ученик Темир-Джаллад...»

Любви хотелось даже больше, чем жить. Плотской любви, которой она когда-то стыдилась, затем ненавидела, но вожделела, а после, познав любовь того, кто стал отцом ее ребенка, приняла, как принимают судьбу своей святой...

Клинок мелькнул... и пропал под песком, поглощенный Пустыней, как и тело того, кто когда-то владел этим клинком, держал его в руках, чтобы беспощадно убить. Пустыня щадила – она могла исхлестать, разодрать плоть до кости, убить и потерять под собой, как делала это с десятками тех, кто приходил за ее Братом сюда, надеясь отомстить. Но эту женщину Пустыня не трогала – щадила. Словно чувствовала, понимала – у нее есть права на того, кого Пустыня вот уж десять лет оберегала от смерти от руки ему подобных. Так любящая и любимая старшая сестра чувствует сердцем, когда в жизни ее любимого и любящего брата появляется ЕГО женщина. Эту женщину Пустыня помнила. Она помнила ее кровь – кровь, пролитую в день, когда ее впервые изнасиловали крестоносцы. Кровь девственницы, вступившей на путь судьбы своей святой...

Та, которая вступила в эти пески когда-то монашкой, невинной и наивной, преданной единоверцами, но не потерявшей собственной веры, шла за своим супругом. Ее послал тот, кто имел право призвать Отшельника с пути его джихада, что бы он там себе не возомнил. Ее послал отец! Она не очень верила, что этот крепкий старик умирает. Однако он сказал: «Дочка, времени осталось мало. Верни мне моего сына!» И она пошла. Сначала – в Каир, чтобы найти того, кто сейчас держит ее под руку, помогает идти, несмотря на сопротивление ветра. И это называется – Пустыня щадит?!

Большой, невероятно сильный, считающий себя по праву другом ее мужа, великан с железными браслетами, обхватившими плечи, он шел и бормотал о том, как им повезло. «Гиблое это место, сестра! Еще ни один гашишшин не дошел до его убежища, а желающих, поверь, было ох как много! Каждый выкормыш Нового Аламута хочет отомстить мунафику – предателю Веры! Они всерьез верят, что это он разрушил Орлиное Гнездо! И Учителя уже нет, чтобы он им объяснил. Да и не стал бы Старец никому ничего объяснять – он под конец совсем разум потерял. Пришлось звать Матерь Истины, чтобы он хоть умер достойно, помня, кто он есть. Ох, тяжело же мне было это делать, сестра! Однако кто же, кроме меня... И все-таки честь, понимаешь...»