Проклятые - Эндрю Пайпер Страница 72

А значит, Эдди по собственной воле оказался тут.

Значит, он совершил все это ради меня.

Более не раздумывая, я направился к лифту и вошел в него.

Я поднял руку, чтобы нажать кнопку сорок второго этажа, но, как оказалось, в этом не было нужды. Двери лифта закрылись сами по себе, и он тронулся вверх, не дожидаясь от меня никаких указаний. Я бросил прощальный взгляд на тушу чудовища, которая уменьшалась по мере того, как лифт поднимался все выше. Его открытые, теперь безжизненные глаза превращались в темные пуговицы – адский огонь, полыхавший в них, погас. А сам монстр ушел куда-то дальше, в еще более страшный ад, где он снова сможет выйти на охоту. Где он будет пребывать вечно, только в еще более страшном обличье.

Лифт миновал крышу внутреннего двора, где развернулись все эти события, и меня буквально отбросило к стене потоком ледяного арктического воздуха. Далеко внизу открылся вид на серую, будто ружейный ствол, покрытую льдом реку. Поверхность ледяного панциря казалась забрызганной крошечными пятнами краски – коричневой, черной, белой. И я знал теперь, что пятна – это лица мертвых. Сквозь лед смотрели проклятые, которых настигло самое страшное проклятье.

Это навсегда, Тигренок…

Похоже, он знал… Мой отец пытался сказать мне то, что любой отец однажды пробует сообщить своим детям, не напугав их при этом, и поэтому заходит к предмету разговора издалека. Это была попытка донести до меня истину о том, что все имеет свой конец. Но, несмотря ни на что, это означает, что мы должны жить в полную силу, совершить все, что можем, пока мы живы. Наверное, папа хотел сказать: «Проживи свою жизнь не так, как я. Я хочу, чтобы ты прожил ее лучше и осознанней, чем я».

Мне казалось, что я не понимал, что он имел в виду, когда это говорил, хотя его слова я запомнил и постоянно держал в памяти.

Посередине проходит граница. Невидимая линия.

Мать оставила мне часы. Отец – головоломку из слов.

ДЗИНННЬ!

Двери лифта раздвинулись.

Из длинного коридора пахнуло застоявшимся ароматом чернил для принтеров и воздуха, пропущенного через кондиционеры. У меня на лбу выступила испарина – не от физического напряжения, но от нервного напряжения. Ковры словно пропитались тревогой, которую испытывали работавшие здесь люди, она осталась в плитах потолков и покрытии стен.

Едва я вышел из лифта, створки закрылись у меня за спиной. Но я даже не пошевелился, чтобы придержать их рукой. Потому что комната, куда я уже направился, находится именно здесь. Именно сейчас предстоит встреча с тем, чего нельзя измерить, оценить с точки зрения обычной логики.

Все здесь по-прежнему выглядело вполне обычно для офисного помещения: модульные столы, рабочие места офисных работников, где менеджеры и служащие администрации хлопотали над своими телефонами и компьютерами. Правда, создавалось ощущение, что все здесь было оставлено в результате поспешной эвакуации, а потом уже никто сюда не вернулся. На столах лежали бумаги, небрежно отодвинутые клавиатуры компьютеров, у дверей по-прежнему висели таблички с именами сотрудников, на тонких стенках офисных рабочих мест приколоты календари. И все абсолютно чистое, без пометок. Все выглядит так: те, кто когда-то приходил сюда каждый день, приготовились работать, однако потом следы их присутствия просто стерли начисто. Будто все они были призраками даже тогда, когда еще были живы.

Кабинет отца был вторым от конца коридора. Я это помнил, потому что первым был кабинет его босса. Правда, имени этого человека я никогда не знал, потому что отец его всегда называл исключительно «Хенли, этот сукин сын», хотя более двадцати лет они вместе выпивали, играли в гольф и работали.

В оба кабинета – отцовский и того самого Хенли – двери оказались закрыты. Причем только они.

Первой я толкнул дверь Хенли.

Там остались все его вещи. Овальный стол, фото с видом моста «Амбассадор», в этой реальности разрушенного, но ни одной личной фотографии, ничего, что указывало бы на личность хозяина кабинета. Когда-то на деревянных кронштейнах, прикрученных к стене, здесь хранилась бейсбольная бита с эмблемой «Детройтских тигров» и автографами всех игроков команды, завоевавшей титул чемпионов Восточного дивизиона в 1987 году. Теперь и она исчезла.

Внезапно я услышал голос Эш.

– Ну же, Дэнни! Ты заставляешь бедного папочку ждать!

Теперь он больше не звучал в моем сознании. Я отчетливо слышал, как она обращается ко мне через стену, находясь футах в шести от того места, где я стоял.

– Он у нас такой терпеливый, правда, папочка?

Следуя за голосом, я снова оказался в холле. Это не было моим решением, Эш с обычной для нее легкостью снова взяла ситуацию под контроль. Сказала мне взяться за дверную ручку, которая на самом деле была куском льда, и повернуть ее. Открыть стальную тяжелую дверь ударом плеча.

Адский холод.

Один шаг на ковер, лежащий на полу кабинета, и воздух вокруг сгустился и кристаллизовался так, что стало невозможно в нем двигаться. Все мышцы свело судорогой, ни одна, самая простая мысль больше не могла родиться в замороженном мозгу. Рассудок и тело отказались повиноваться.

В следующее мгновение я увидел отца.

Он сидел в кресле спиной к столу и смотрел в окно. Спинка кожаного кресла полностью закрывала отца, видны были только его голова с жидкими волосами и лиловые от мороза пальцы на подлокотниках.

Одна нога на дальнем берегу реки, другая – у тебя на горле.

– Папа?!

Вместо ответа он слегка пошевелился в своем кресле. Вернее, непроизвольно вздрогнул. В его движении что-то позволяло предположить, что это внешнее проявление непроизвольной борьбы за возможность быть услышанным, знак того, что какая-то часть его все еще чувствует и слышит происходящее вокруг.

– Продолжай, Дэнни. Уверена, папа хочет посмотреть тебе в глаза.

Эш прислонилась спиной к полке, на которой стояли папки со страховыми полисами. То, чем отец занимался при жизни, – служебные записки, в которых оценивались возможности различных двигателей, подголовников или ремней безопасности вызвать паралич, тяжкие увечья или даже смерть тех, кто пользовался автострадами. На сестре больше не осталось следов от ожогов. Теперь Эш была прекрасна, прекрасна до отвращения, ее голубые глаза сияли, а сама она излучала уверенность в себе и готовность радоваться жизни.

– Нет, серьезно. Продолжай…

И я продолжал. Боком обошел вокруг стола, повернувшись к ней спиной; затылком почувствовал ее зараженное дыхание, когда она подалась вперед и возбужденно выдохнула мне в шею. Я остановился возле отца.

– Дэнни, скажи «здравствуй».

– Привет, пап!

Он снова дернулся.

На его лице застыла гримаса отчаяния, глаза едва не вылезли из орбит, подбородок дрогнул. Отец знал, что я – рядом, и это доставляло ему еще больше страданий в дополнение к тому ужасу, который он уже здесь испытал. Еще больше мучений от того, что моя сестра уже сделала с ним.