Жажда. Тёмная вода - Ник Никсон Страница 8

— Пап, я хочу, чтобы ты выздоровел.

— Если Богиня решила, что мое время пришло — так тому и быть.

— А как же я? — Эли снова расплакалась.

— Агроном заботится обо всех.

— Но я хочу, чтобы ты обо мне заботился, как раньше.

Его рука легла на ее ладонь, сдавила насколько хватало сил.

— Доверься воли Богини. Она никогда не ошибается.

— Пап, — осторожно сказала Эли. — А если бы ты все — таки мог вылечиться… В Кремле есть доктор, который мог бы тебе сделать операцию. Ты выздоровеешь. Это же так здорово, правда?

Он окатил ее таким пронзительно — недоверчивым взглядом, что у нее похолодело внутри.

— Кто тебе об этом рассказал?

Она пожала плечами.

— Слышала разговоры людей.

Эли не могла поведать ему о Витьке. Папа пришел бы в ярость, узнав, что с ней общался падший во грехе чужеземец, тем более после того, что случилось с Базиликой. А если она расскажет, что Витька знает ее настоящее имя, папу точно хватит удар.

— Я бы на твоем месте сообщил жрецам о тех, кто распространяет подобный вздор. Выпороть их на площади, чтобы неповадно было остальным. Ишь, проклятые варвары, чего удумали, в тело бренное руки свои грязные пихать. Забыли, чем это закончилось однажды. Если бы они тогда послушали Агронома, не случился бы апокалипсис…

Папа закашлялся. Его снова скрутил приступ боли.

— Разве ты не хочешь поправиться? — взмолилась Эли. — Я… не смогу одна.

— Ты не будешь одна, — на его измученном лице появилась тонкая улыбка. — Утром меня приходил проведать высший жрец Ямс. Мы вместе помолились, поговорили об Оазисе. Он сказал, что Агроном выбрал тебе будущего мужа. Им станет его сын, Лотос. После жатвы ты выйдешь за него замуж. Я уже дал согласие.

Услышанное шокировало Эли. Будущий муж — сын Агронома? Она видела этого Лотоса всего однажды, ему же одиннадцать лет.

— Ты что несчастлива? — удивился папа.

— У меня есть другой претендент, — машинально ответила она.

— Тот рыжий Чеснок, что за тобой корзины носит?

— Нет. Другой.

— Кто бы он ни был, ты попрощаешься с ним, — папа погрозил ей пальцем, что было на него совсем непохоже.

— Пап, что на тебя нашло?

— Это я хочу тебя спросить, дочка. Кто тебе запудрил мозги, раз ты не видишь всей выгоды замужества с сыном Агронома? Ах да. Я знаю кто. Петр. Говорил я матери, нельзя тебе разрешать шастать к нему и слушать его святотатские вольности. И вот итог, распустилась совсем, голос подала. Богиня милостивая, прости ее грешную…

Отец завопил молитву о прощении души. Эли беззвучно повторила ее, совершенно не вникая в слова.

— У меня язык не поворачивается назвать этого богохульника братом, — продолжал отец. — Агроном проявил милосердие, изгнав его, а надо было казнить прилюдно. Из — за него от нас отвернулись все. Брак с Лотосом — шанс восстановить репутацию нашего рода.

— Понимаю пап. Прости.

— Дочка…, — он обнял ее. — Я так люблю тебя.

Эли собиралась ответить взаимностью, но произнесла лишь:

— Да пребудет с тобой милость Богини, Папа.

Он кивнул понимающе.

— И с тобой.

Эли ушла в свою комнату и просидела в тишине до темноты, пока не услышала, как прекратились за стеной стоны, и он заснул. Затем вытащила из — под кровати подаренную Витькой книгу, открыла первую страницу.

— Гэтсби…

* * *

Витька хорошо помнил день, когда впервые увидел Мид. Готические темно — серые стены, будто вытесанные из скалы, поверх них жесткие ребра, словно рельсы, поднимающие могучую ступенчатую конструкцию в небо, и острый шпиль на вершине точно кончик лезвия огромного ножа. Здание олицетворяло мощь и защиту, которых так не хватало горстке людей, выбравшихся из двухлетнего подземного заточения. В общине тогда было от силы полсотни душ, совсем разные люди: таксист, бухгалтер, полицейский, банкир, военный, домохозяйка — у каждого за плечами собственная трагическая история, но объединяло их одно — желание начать новую жизнь.

Здание требовалось привести в порядок. Работали день и ночь: построили баррикады на Смоленско — Сенной площади, чтобы контролировать приближение тварей со стороны реки, вокруг здания вырыли защитный ров, установили стальные ставни на окна, обустроили внутренние помещения под жилой быт. Витька, как самый младший, слонялся тут и там в качестве подмастерья. Толку от шестилетки было немного, но он старался не отставать от остальных и честно отрабатывал норму.

Пережитый ужас, потеря близких и вынужденная кооперация сплотили новоявленных мидовцев в одну большую семью. Никто не запирал двери, гостям всегда были рады. Со временем жизнь наладилась — образовывались новые семьи, понятие отцовства и материнства размывались — всех рождённых детей любили как родных. Женщины сообща готовили пищу и вели хозяйство, мужчины защищали Мид от набегов тварей, выходили в кольцо на поиски товаров, которые затем продавали другим общинам, на вырученные деньги покупали еду и воду, и делили поровну на всех.

— Витек! Давай к нам.

Он уселся на свободный стул. Котел, его друг детства, ставший сталкером на год раньше, придвинул к нему стакан с коричневой жидкостью.

— Грушевый компот. Попробуй, вкуснотища какая. Даже не забродил, на совесть делали. Только сильно не увлекайся, сахара много.

— По какому поводу пирушка? — спросил Витька, удивленно разглядывая, ломящийся от консервов стол, — тут и мясные, рыбные, фасоль, ананас.

— Фонарь с Барни сокровищницу вскрыли у Лефортовского тоннеля, — сказал Опер.

— Бывшее бомбоубежище, — объяснил Фара.

— Думал, мы все убежища давно обчистили, — задумчиво сказал Витька.

— Это из новых, — отозвался Опер, проглотив золотистую дольку ананаса. — Схемы у нас еще советские, поэтому там оно не значилось. Эх, одному богу известно сколько еще под Садовым спрятано сокровищниц.

Опер с Фарой — старейший дуэт сталкеров. Первый — бывший полицейский, хитрый, изворотливый как уж. Если идешь с ним в дозор, то получай многочасовой треп про наркоманов, бандитов и убийц, которых он мастерски отлавливал в прошлом. Слушаешь его и создается впечатление, будто в Москве был только один настоящий полицейский. Фара всю жизнь отпахал таксистом, ему уже шестой десяток, но внешне и не скажешь — даже седина его не может одолеть, что уж говорить про морщины. Оба на своих двоих обошли все закоулки Садового. Ведут подсчет добытого добра. На сегодняшний день цифра перевалила за двести сорок тонн. Обещали, как стукнет триста, уйдут на пенсию.

Витька взял банку тушёнки, повертел в руке.

— Выпуск две тыщи восьмого года, — сказал Опер. — Свежатина. Когда еще такое поедим.