Дом у кладбища - Джозеф Шеридан Ле Фаню Страница 8

— Так вы местный уроженец? — спросил мой дядя, который почувствовал, что пора перевести разговор на другую тему.

— Вот именно, сэр. Взгляните-ка на этот сломанный зуб… О нем я и забыл… А стоило увидеть, так припомнил и зуб и улыбку ясно, как сейчас, — чем угодно клянусь… И острый краешек — вот он, тут как тут… чтоб его черти взяли. — И упомянутый зуб, один из всего лишь трех уцелевших, оказался в руке старика, который с остервенением швырнул его в могилу.

— И вы… вы служили в армии, если не ошибаюсь? — осведомился священнослужитель, чтобы прервать эту тягостную сцену.

— В точности так — в Королевской ирландской артиллерии, — браво отрекомендовался его багроволицый собеседник.

— В каком звании?

— Барабанщика.

— О, барабанщика… С тех пор, надо полагать, много воды утекло? — спросил мой дядюшка, задумчиво глядя на ветерана.

— Без малого уж полсотни лет. Да, башка у него была крепкая, но — сами видите — железяка покрепче оказалась, ха-ха-ха! — Ухмыляясь и кивая, старик замахнулся на череп своей тростью.

— Полегче, полегче, друг мой, — забеспокоился дядюшка, придерживая руку собеседника, указующий жест которого походил скорее на удар.

— В то время, сэр, шефом полка числился лорд Блэкуотер, но он, почитай, безвылазно сидел во Франции. В его отсутствие полком командовал генерал Чэттесуорт, после него шел полковник Страффорд, а тому уже подчинялся майор О'Нейл. Капитанов было четверо: Клафф, Деврё, Бартон и Бург; старшие лейтенанты: Паддок, Делани, Сэквилл и Армстронг; младшие: Солт, Барбер, Лиллиман и Прингл; лейтенанты-фейерверкеры: О'Флаэрти…

— Прошу прощения, — прервал его дядюшка, — вы сказали, фейерверкеры?

— Да, сэр.

— Но, ради бога, кто это — лейтенант-фейерверкер?

— Ну как же, сэр, фейерверкер! Он следит за тем, чтобы солдаты содержали орудия в исправности, заряжали как положено и метили точно в цель. Но не в этом дело. Взгляните лучше на череп, сэр. Чудная это была история, второй такой вам и слышать не доводилось, и шуму она наделала изрядно. Дамы перетрусили до полусмерти, мужчины чесали затылки, ха-ха-ха! Мне-то она известна, сэр, рассказать — жуть, да и только…

— Прошу… прошу меня простить, сэр, но… да, кажется, похоронная процессия уже подходит, придется мне с вами пока распрощаться.

Дядя поспешил в церковь, надел на себя облачение, и погребальный обряд пошел своим чередом.

После похорон дядя предпочел самолично проследить за тем, чтобы потревоженные останки с должным тщанием были водворены на прежнее место. Затем он освободился от облачения и вернулся на кладбище — разыскивать старого солдата, как я догадался.

— Он ушел еще раньше, во время похорон, — сказал я дяде.

— А, тот отставной солдат, — отозвался дядюшка, продолжая осматриваться.

Вместе мы прошлись по городу, через мост, но ничего похожего на треуголку и красный однобортный сюртук нам на глаза не попалось. Разочарованные, мы вернулись домой к чаю.

Я тут же побежал в заднюю комнату, чтобы оттуда взглянуть в окошко на кладбище, где, быть может, в закатных лучах прогуливался среди могил, вскинув на плечо тросточку и ухмыляясь, старый солдат. Но за окном не было ни души. Я вернулся к своему дядюшке, который успел уже заварить чай и с легким стуком захлопнул крышку серебряного чайничка. Дядя улыбнулся мне с отсутствующим видом и потянулся за книгой, затем уселся поудобней, нога на ногу, и, поглаживая свободной рукой свою худосочную голень, принялся читать, а восхитительный настой тем временем набирал силу.

Мне же более всего на свете хотелось в те минуты дослушать повествование о леденящих кровь событиях, коих материальное свидетельство — загадочный череп — я наблюдал всего лишь час назад, но, увы, на это не оставалось почти никакой надежды. Вконец расстроенный, я выглянул в окно — и что же? — как раз под главным деревенским деревом неспешно вышагивал, направляясь в сторону «Дома Лосося», тот самый отставной солдат: треуголка, медного цвета нос, просторный красный сюртук с несообразно громадными петлями, гамаши, тросточка — всё на месте.

— Да это же он! Дядя Чарлз, это он, смотрите! — вскричал я.

— Кто, тот самый солдат? — отозвался дядюшка, в спешке зацепился ногой за ковер и едва не разбил окно. — И в самом деле, ну-ка, мой мальчик, сбегай за ним и попроси его подняться сюда.

Не успел дядюшка это промолвить, как я уже кубарем катился вниз, но дядя, высунувшись в окно, сам окликнул старого солдата и пригласил его войти. Почтенный воин, выставив вперед левое плечо и по-военному отдав честь, поблагодарил священнослужителя. Я не раз замечал, что суровые, повидавшие мир ветераны не склонны отвечать отказом, когда речь идет об угощении. Если последнее их разочарует — ну что ж, зато оно им ничего не стоило, если же оправдает ожидания — тем лучше.

И вот ветеран взошел по лестнице и по-военному невозмутимо вступил за порог. В ответ на приглашение выпить чаю он ответил, что предпочитает пунш. Вскоре необходимые ингредиенты оказались на столике у камина, отчего у всех в этот ветреный и холодный вечер потеплело на душе. Гость расположился рядом и принялся со смаком готовить божественный напиток, мы же прихлебывали чай в предвкушении рассказа. Вскоре полилась своеобразная речь нашего повествователя, которую, надо сказать, я выслушал с начала и до конца с неослабным интересом.

Как это иногда бывает, со временем неожиданно пролился свет на ряд упомянутых в этом рассказе обстоятельств: мне попали в руки дневник (на редкость подробный) и объемистое собрание писем сестры генерала Чэттесуорта, Ребекки, — с ее семейством я имел честь состоять в родстве. Не один год после этого случалось мне с неизменным удовольствием заглядывать зимними ночами в дневник (для человека, по-кошачьи привязанного к любимым местам, он представлял собой истинное сокровище) и в бесчисленные связки писем. На конвертах, рассортированных и сложенных в идеальном порядке, красными чернилами были приведены выдержки, которые Ребекка делала собственноручно, твердым и тонким почерком; имелись копии ответов — с кем только не состояла в переписке усердная и неутомимая леди!

Мне хотелось бы думать, что нижеследующее повествование впитало в себя дух этих старых документов, а главное, побудит читателя хотя бы в малой степени разделить мой особый, окрашенный грустью интерес к милому старому Чейплизоду. В тот памятный вечер ничто так не разожгло мое ребячье воображение, как сознание того, что события, о которых я услышал, имеют самое непосредственное отношение к дому, где мы — дядюшка, его лоботряс-племянник (то есть я сам) и чудной старый солдат — собрались за беседой. Впрочем, мое дело — не высказывать пожелания, а просить вас выслушать мой рассказ внимательно; какую бы оценку он у вас ни заслужил — я приму ее с покорностью.

Однажды в начале мая, A. D. [1]1767 (я пользуюсь, как уже говорил, письменными источниками, почему и говорю с такой уверенностью), спустилась на Чейплизод и окрестности темная-претемная ночь.