Кентавр - Элджернон Генри Блэквуд Страница 9

Прошла неделя, занятия юриспруденцией продвигались довольно успешно, как вдруг, на десятый день моего одиночества, случилось нечто странное. Проснулся я, хорошо выспавшись, однако почему-то испытывал сильную неприязнь к своей спальне. Я задыхался. И чем усерднее пытался понять причину происходящего, тем меньше видел во всем этом смысла. И все же что-то внушало мне непреодолимый страх. Это чувство владело мной все время, пока я одевался, с трудом совладая с дрожью, и какой-то животный инстинкт властно гнал меня вон из комнаты. Тщетно убеждал я себя в смехотворности своего страха и успокоился, лишь когда оделся и спустился в кухню; у меня было такое ощущение, будто я избежал заражения опасной болезнью.

Занявшись приготовлением завтрака, я стал вспоминать все ночи, проведенные в этой спальне, надеясь связать неприязнь, даже отвращение, которые она во мне будила, с каким-нибудь реально произошедшим случаем. Однако удалось припомнить лишь одну непогожую ночь, когда, внезапно проснувшись, я услышал громкий скрип половиц в коридоре, как будто по ним ступали люди. Прихватив ружье, я спустился вниз по лестнице, но убедился, что все двери заперты, окна закрыты на задвижки, а пол находится в безраздельном владении мышей и тараканов. Этого, разумеется, было недостаточно, чтобы объяснить силу моего страха. Утренние часы я провел за упорными занятиями, а когда прервал их, чтобы пообедать и поплескаться в озере, был очень удивлен, если не встревожен, тем, что страх и отвращение стали еще сильнее. Поднявшись наверх за книгой, я буквально принудил себя войти в комнату, и пока находился там, меня не покидали беспокойство и тревога. Поэтому, вместо того чтобы заниматься, вторую половину дня я катался на каноэ и ловил рыбу, вернулся уже на закате, привезя с собой полдюжины восхитительных окуней; этого хватило не только на ужин, но и для того, чтобы сделать запас в кладовой.

Оберегая собственное спокойствие, я решил не искушать больше судьбу и перенес кровать в гостиную, мотивируя переселение необходимостью позаботиться о хорошем сне и, уж конечно, не считая это уступкой нелепому, необъяснимому страху. Плохой сон мог повредить занятиям, а я очень дорожил своим временем и не мог рисковать.

Итак, повторяю, я перенес кровать в гостиную, поставив ее напротив входной двери, и был очень рад, что покинул полную зловещих теней и безмолвия спальню, вызывавшую во мне столь непонятные чувства.

Когда хриплый голос стенных часов возвестил, что уже восемь, я как раз закончил мыть тарелки и перешел в гостиную, где зажег все лампы, сразу наполнившие комнату ярким светом.

Снаружи было тихо и тепло. Ни дуновения ветерка, ни плеска волн, деревья стояли неподвижные, только в тяжелых тучах, застилавших горизонт, таилась какая-то неведомая угроза. Занавес мглы опустился мгновенно, и ни один проблеск не указывал на то место, где зашло солнце.

Я уселся за книги с необычайно ясной головой, к тому же приятно было сознавать, что в леднике лежат пять черных окуней, а завтра приедет фермер со свежим хлебом и яйцами. Вскоре чтение целиком поглотило меня.

Вокруг царила полная тишина. Не слышно было даже возни бурундуков, не скрипели половицы, не вздыхали протяжно дощатые стены. Я продолжал упорно читать, пока из мрачной тени кухни не раздался бой часов — девять сиплых ударов. Как громко они звучали! Будто стучал тяжеленный молот. Закрыв книгу, я взялся за другую, чувствуя себя в хорошем рабочем настроении.

Однако этого настроения хватило ненадолго; через несколько минут я обнаружил, что по несколько раз перечитываю одни и те же абзацы. Мысли мои разбредались, никак не удавалось сосредоточиться. Вдруг я спохватился, что перевернул сразу две страницы и, не вдумываясь, читаю третью. Это было уже серьезно. Что же мешает мне заниматься? Конечно, не физическая усталость. Мозг работает очень активно, с лучшей, чем обычно, восприимчивостью. Я напряг волю и некоторое время читал с необходимым пониманием. Но затем откинулся на спинку стула, уставившись в потолок.

Тревога не покидала меня. Словно я забыл сделать что-то важное. Может быть, не запер дверь кухни или задвижки окон. Но оказалось, что я напрасно обвиняю себя в рассеянности. Может, надо подбросить дров в камин? В этом тоже не было никакой необходимости. Я осмотрел все лампы, проверил по очереди все спальни, затем обошел дом, не забыл заглянуть даже в кладовую. Вроде бы все в порядке. И однако же что-то было не так. Мое беспокойство все росло и росло.

Попробовав вернуться к книгам, я вдруг впервые заметил, что в комнате холодно. Между тем день выдался удушающе жарким и вечер не принес облегчения. К тому же шести больших ламп было вполне достаточно, чтобы поддерживать в гостиной тепло. И все же чувствовался холод: видимо, тянуло от озера, поэтому я решил закрыть стеклянную дверь, ведущую на веранду. Несколько мгновений я смотрел на лучи света, которые падали из окон на тропу и даже высвечивали край озера.

И тут вдруг увидел каноэ, скользящее в сотне футов от берега.

Я был удивлен появлением каноэ недалеко от острова в обычно такой пустынной части озера, да еще в столь позднее время.

С этого момента мое чтение сильно замедлилось: силуэт каноэ, быстро скользящего по черным водам, прочно запечатлелся у меня в памяти. Он все время стоял перед глазами, закрывая страницы книги. И чем больше я задумывался над произошедшим, тем сильнее становилось мое удивление. За все летние месяцы я не видел ни одного подобного каноэ — большого, с высоким изогнутым носом и такой же кормой, очень похожего на старые индейские пироги. Дальнейшие попытки продолжить чтение оказались совершенно безуспешными; наконец я оставил книги, вышел на веранду и принялся прохаживаться взад-вперед, разогревая озябшее тело.

Ночь была звеняще тиха и невообразимо темна. Спотыкаясь на каждом шагу, я добрел до причала, где чуть слышно плескалась о сваи вода. На дальнем берегу озера рухнуло большое дерево, грохот от падения прозвучал как орудийный залп, возвещающий начало ночной атаки. Но после того, как умолкли его отголоски, ни один звук не нарушал больше торжественную тишину.

Неожиданно полосу зыбкого света, струившегося из окон гостиной, вновь пересекло каноэ. На этот раз я рассмотрел его лучше. Оно напоминало первое — большое, сделанное из березовой коры, с высоким носом и кормой, с широким бимсом. В нем сидели двое индейцев, один из которых — рулевой — был здоровенным детиной. Второе каноэ прошло гораздо ближе к берегу, чем первое, но оба они, видимо, направлялись к правительственной резервации, расположенной на материке в пятнадцати милях отсюда.

Я с недоумением размышлял, что могло привлечь индейцев в столь поздний час в эту часть озера, как вдруг появилось третье каноэ, точно такое же, и тоже с двумя индейцами, но уже совсем близко к берегу. И только тут меня осенила догадка, что это одно и то же каноэ, проплывающее мимо в третий раз.

Не могу сказать, что мне от этой мысли полегчало, ибо необычное появление здесь индейцев вполне могло быть связано с моей скромной особой. Я никогда не слышал о нападениях индейцев на здешних поселенцев, которые вместе с ними владели этой дикой, негостеприимной землей, с другой стороны, вполне резонно было предположить… Однако я сразу же отмел все ужасные предположения, решив, что гораздо лучше найти разумное объяснение; всевозможных объяснений набралось немало, но ни одно из них не казалось мне достаточно убедительным.