Жест Евы - Анри Труайя Страница 9

Марсель Леближуа припомнил все ночи, проведенные без сна, и от мысли, что его просто дурачили, ему стало не по себе.

– Этого не может быть, – пробормотал он, – я был уверен, что вы что-то скрываете. И вы что же – совсем не расстроились, потеряв блокнот?

– Я его не терял.

– Как?

– Я его подбросил. Нарочно.

Наступила тишина. В паркете под ногами Марселя Леближуа разверзлась пропасть: тело осталось на месте, а вот душа – та потеряла равновесие. И он, задыхаясь и барахтаясь в пустоте, прохрипел:

– Нарочно… Что значит – нарочно?..

– О, все очень просто, – ответил Жан де Биз, откинувшись на спинку кресла. – Вы видите перед собой филантропа. Я хочу помочь людям научиться быть честными и получать от этого удовольствие. Упрощая задачу, обещаю им награду за первое же их доброе побуждение. Дрессировщики диких зверей делают то же самое, когда раздают своим питомцам после тренировки куски мяса. Так что время от времени, точнее – четыре раза в год, я оставляю блокнот с деньгами в одном из наиболее посещаемых публикой мест и через прессу обещаю заслуживающее внимание вознаграждение тому, кто вернет мне мое добро. Возврат может состояться – это уж воля случая – в тот же день, а то и через неделю или месяц, как вот с вами. Увеличивая, а затем последовательно снижая сумму, я подталкиваю к принятию решения. Вы первый не получаете от этого выгоды, однако, не сомневаюсь, что наша встреча окажется целительной и для вас. Все начинается с надежды выручить за принесенный предмет как можно больше, затем вопрос наживы уходит на второй план, человек обретает привычку поступать по зову сердца в любых обстоятельствах…

Слушать его было противно. Марсель Леближуа думал о растраченном понапрасну отпуске, о пустившихся в разврат детях, о жене, нашедшей утешение с кем-то другим. Ничего этого не случилось бы, не посвяти он все свое время дешифровке записок вместо того, чтобы заниматься семьей! А виновник катастрофы сидит перед ним и улыбается, довольный собой и богатый до тошноты. Не часто, причиняя столько горя, человек думает, что творит лишь добро! Влепить бы ему пощечину, плюнуть в лицо, оглоушить пресс-папье! Клокоча от негодования, Марсель Леближуа уже представил себя убийцей гнусного интригана, как вдруг тот, исходя благодушием, сказал:

– В любом случае, поскольку мне вовсе не хочется, чтобы вы чувствовали себя разочарованным от нашей встречи, прошу вас принять небольшое возмещение убытков.

И протянул ему пять сотенных банкнот. Все же лучше, чем ничего. Гнев Марселя Леближуа, пресеченный в корне, затих.

– Благодарю вас, – ответил он. И после секундного раздумья добавил: – Вы собираетесь продолжить сорить деньгами где попало?

– О, да! – отозвался Жан де Биз. – Результаты вполне обнадеживающие. Так что на днях возвращенный вами блокнот снова будет утерян.

– И где же? – теперь уже совершенно бесцеремонно поинтересовался Марсель Леближуа.

Жан де Биз погрозил ему пальцем и, не ответив, проводил до двери.

На следующий день, едва придя на службу, Марсель Леближуа вернул четыре тысячи франков в кассу фирмы «Плош и Дюклоарек», не вызвав при этом ни малейшего подозрения. Затем, сославшись на плохое самочувствие, покинул контору и отправился покупать себе накладную бороду, каучуковый нос и синие очки. Изменив свою внешность до неузнаваемости, он занял пост в двадцати шагах от дома 50 по авеню Фош и принялся караулить Жана де Биза. Ему пришлось три часа топтаться на месте, прежде чем Жан де Биз вышел на улицу. Оказалось, однако, что его поджидает длинный черный лимузин. Мгновение спустя автомобиль тронулся с места и сразу показал свою едва слышную мощь. Застигнутый врасплох, Марсель Леближуа бросился было вдогонку, прижав локти к бокам и напружинив икры, но очень скоро отстал и остановился, с трудом переводя дыхание. Но через десять минут передышки снова отправился в путь. До густых вечерних сумерек бродил он, заложив руки за спину, по Булонскому лесу и рыскал глазами по земле. Блокнота нигде не было.

– Негодяй! – ругался Марсель Леближуа. – Подлец! Куда ты его дел?

Он продолжил свои блуждания и в последующие дни, метр за метром изучая каждый клочок земли. Когда к нему подкатывался мяч, он уже не беспокоился вернуть его. Небритый, нелюдимый, ругаясь и нелепо жестикулируя, он пугал детей, и те дразнили его оборванцем. Жена его оставила. Через некоторое время дирекция фирмы «Плош и Дюклоарек» вынуждена была уволить его по причине необоснованных прогулов. Он не стал подыскивать себе занятие, а зарегистрировался безработным. И по сей день каждый вечер неподалеку от тропы для верховой езды можно увидеть сгорбленного человека в лохмотьях – он бродит на полусогнутых ногах, разговаривает сам с собой и время от времени останавливается, чтобы бросить вокруг себя недоверчивый взгляд и кончиком палки разворошить кучу мертвых листьев.

Лавка супругов Этерп по счастливому стечению обстоятельств стояла неподалеку от кладбища для буржуа. Приятная для глаза темно-зеленая вывеска прикрывала деревянную обшивку фасада. Над правой витриной виднелась надпись, выполненная золотом: «Моментальное изготовление венков: жемчуг, целлулоид, гальваника», под левой – стихи:

Зачем же бегать по Парижу,

Когда вам нужен лишь венок.

Зайди к Этерп – здесь цены ниже,

А изготовят точно в срок.

И слова эти не были пустым звоном, поддавшись на который доверчивый покупатель тотчас ощутил бы тщетность потраченных усилий. За те четверть века, что семья Этерп держала магазин, окрестные конкуренты один за другим вынуждены были признать, что им не стоит переходить дорогу. Такой успех был признанием коммерческой гениальности и замечательного артистизма семейства. Всегда готовые уступить клиенту в цене, угодить ему качеством и ассортиментом товара, в вопросах символов вечной скорби Этерп никогда не отказывались ни от каких новшеств. По правде сказать, душой дома была мадам Этерп. Эта высокая, жилистая и крикливая дама, словно торнадо, тащила за собой шестидесятилетнего муженька, типа во всех отношениях пожухлого и робкого. Когда раздавался ее призыв: «Виктор!», он вздрагивал так, будто ему приставляли к сердцу револьвер. А если она трепала его по шевелюре, втягивал голову в плечи на манер провинившейся черепахи. Поскольку они не держали ни одного работника, а Виктор сложения был хилого, всю тяжелую работу мадам Этерп тянула сама – опускала и поднимала тяжелые железные жалюзи, вскрывала ящики и, борцовски пыхтя, перетаскивала с места на место имевшийся товар, по большей части – из мрамора и тесаного камня. Виктору же не оставалось ничего иного – только убирать в латунную оправу стеклянные жемчужины. И он радостно возился с ними, составляя жалкую цветовую гамму. Мадам Этерп рассказывала соседям, что пальчики у него – как у феи.

Однажды вечером, перед самым закрытием, пока мадам Этерп подсчитывала выручку, в лавку вошел незнакомец лет этак семидесяти. Озабоченный вид выдавал в нем серьезного покупателя. Мадам Этерп маслянистым голосом обратилась к нему: