Следователь по особо важным делам - Анатолий Безуглов Страница 10

— Хотел я и об этом. Прокурору не писал. Не по назначению, если так можно выразиться. Но вам сказать считаю нужным… Не везёт нам с главными агрономами. Один не поладил с районным начальством. Уехал. Другой, Пащенко, покрутился немного, посчитал, условия для него не те. Перспективы, мол, нет. И был таков. О нем я не жалею, рад, что избавился. Ни богу свечка, ни черту кочерга. Наконец, приехал Ильин. Николай Гордеевич. Не жалуюсь, работник хороший. Боюсь, и его выживут. Плюнет на все, уедет, тогда что?

— Почему?

— Болтают, что Залесская имела в виду именно его.

— Предположим, вдруг действительно он?

Мурзин ответил резко и категорически:

— Не верю!

— Тогда что ему бояться?

— Сплетни могут кого угодно довести. Верно я говорю?

Зачем человеку ронять авторитет?

— Возможно. Я Ильина не знаю… А он давно у вас работает?

— Сейчас скажу. С марта. С ним посевную провели. Не знаю, что там другие, а я ему верю.

— Если не Ильин, как вы говорите, то значит — другой. У вас подозрений нет?

— Не-не-не. Тут помимо наших приезжие бывают, не уследишь. Летом студенты помогали строить. Из Томска.

Коровник поставили. Не видели? Покажу. Чудо будет. Студенты — народ молодой, горячий. Ещё — механизаторы из других мест. Рабочих рук не хватает…

— Значит, местных, своих вы исключаете?

— Об этом я не говорю. Но если бы наш, пошли бы разговоры. Все знают друг друга…

— Вы же не доверяете сплетням…

Емельян Захарович усмехнулся:

— И то верно. Действительно. На чужой роток не накинешь платок. Короче, не знаю. Напраслину возводить не буду.

В конце нашей беседы Емельян Захарович поинтересовался:

— Вы где думаете свою резиденцию организовать? Понадобится небось помещение, чтоб с людьми говорить?

— Скорее всего, в комнате милиции… — неопределённо сказал я.

— Зачем вам там тесниться? Могу предложить рядом, через две двери, кабинет главного зоотехника. Пустует.

— Так сказать, зоотехник устроился поближе к производству…

— Кадры — больной вопрос. — Он вдруг улыбнулся: — Как следователь, помогите подыскать специалиста.

— Кого я обычно ищу, вам не подойдёт…

— Да, работа у вас не из весёлых…

Мурзин стал поглядывать на часы.

— За один раз нельзя объять необъятное, — поднялся я. — Надеюсь, у нас ещё будет время встретиться.

— У вас-то да. У меня оно на вес золота. Для меня самые подходящие часы или утром, часиков в пять, или вечером, где-то около двенадцати.

— Ночью?

— Мне ночью удобнее. Сами видели, все время отрывают. А нужна тихая, спокойная обстановка. Верно я говорю?

— Ладно, значит, ещё встретимся, — сказал я. — Кстати, оформим нашу беседу.

— Как вам нужно. Я от своих слов не отказываюсь…

Только, ради Христа, не сейчас. Спешу.

Емельян Захарович распорядился, чтобы мне открыли кабинет главного зоотехника. Секретарша директора вытерла пыль. Принесла горшок с цветами.

— Вечером, после работы, придёт уборщица и вымоет все основательно.

На небольшом письменном столе под стеклом — прошлогодний календарь. Со стены улыбается румяная девушка в белом халате и косынке. Из-под её полной руки сердито смотрит бурая корова. «Соблюдай чистоту на рабочем месте!» — призывает плакат.

Но рассиживаться я не намеревался. Такое уж у меня правило: поначалу исходить все своими ногами, пощупать своими руками, увидеть своими глазами.

И, прихватив в качестве понятого Савелия Фомича, который с охотой взялся за это, отправился осмотреть место происшествия, С закрытыми ставнями, с потёками по углам, дом производил впечатление заброшенности и беспризорности.

— Пустует? — спросил я у Савелия Фомича.

— Не идут. Суеверный народ, — покачал он головой.

— Богато живёте…

— И домишко жидковат. Сборнощелевой… Так прозвали их. Щитовой, значит. Поставили с десяток, когда совхоз создавали. Конечно, сразу с жильём туго было. Тут уж не глядели. Теперь обстраиваемся солидно.

— Нам —бы ещё одного понятого. Такой порядок.

Я огляделся. Улица была пуста. Только по разбитой дороге ехал грузовик. Я уже хотел остановить, чтобы попросить шофёра быть понятым. Но вспомнил: уборка. И опустил руку. Савелий Фомич заметил мой жест. И сказал:

— Пенсионерка напротив проживает. Наверняка дома…

Пенсионерка, оказывается, уже с большим вниманием наблюдала за нами из своего окна. Быть понятой согласилась не сразу. Савелию Фомичу пришлось пустить в ход все своё красноречие. Особенно он напирал на то, что я — «следователь московский».

— А в Москву меня не потащут? — с опаской спросила старушка. — Вон мою сноху в Барнаул вызывали.

— Нет, бабушка, не вызовем, — успокоил я её. — И вообще никуда ехать не придётся.

— Ну, тогда ещё можно. Поездов я боюсь, — призналась она. — Да и внучат не на кого оставить.

Я обошёл дом. Понятые двигались сзади, соблюдая дистанцию в два-три шага.

Участок зарос репейником, дикими цветами. Они издавали острый, пряный аромат.

Ж„лтые зонтики напомнили мне мой дом. Мать приносила целые охапки цветов, которые якобы отпугивали тараканов, мух и прочих насекомых. Разложенные под шкафом, кроватями, по углам комнаты, зонтики сохли, рассыпались в порошок. Их выметали, заменяли свежими. Потом я где-то вычитал, что растение это называется ещё пижмой.

Прусаки не хотели признавать её зловредного запаха и невозмутимо бегали по полу, не боясь ни. света, ни людей. Повод для отца лишний раз подтрунить над матерью…

Когда мы подошли к крыльцу, мой взгляд выхватил среди травы, прокравшейся к самому фундаменту, несколько ярко-красных цветов. Нагнувшись, я разглядел кустик гвоздики, отчаянно боровшейся с повиликой. Если цветок не выручить, на следующий год его обязательно забьёт сорняк.

— Покойница посадила, — вздохнула старушка. И я понял, что речь идёт об Ане Залесской.

— Теперь внутри? — нетерпеливо спросил сторож.

— Нешто в доме темно… — неуверенно сказала старушка.

Я отворил ставни, едва державшиеся на петлях. В дом вошёл последним.

Маленькая прихожая заканчивалась кухонькой. Две комнаты. Первая-побольше. Совершенно пустая.

Залесскую нашли во второй, служившей, видимо, спальней. Я её знал по фотографиям в деле.

Здесь стояла одна только голая кровать. Допотопное сооружение со спинками, выкрашенными под дуб, со звонкой панцирной сеткой.