В Афганистане, в "Черном тюльпане" - Геннадий Васильев Страница 13

Шульгин стряхнул с лица землю и немедленно вышел на связь:

— «Первый». Я, «Метель-один», прием. Нахожусь под обстрелом нашего полкового артдивизиона. Прошу немедленного прекращения огня. Мои люди под обстрелом. Прикажите прекратить огонь. Я, «Метель-один»… Прием…

В наушниках тут же отозвался скрипящий сердитый голос:

— «Первый» на связи. Людей в укрытие. Доложите о раненых. Пострадавшим оказать помощь. Как понял меня, прием…

Шульгин хотел ответить, что люди, слава Богу, в укрытии, что о раненых доложить невозможно, и что если хоть один ранен, или, не дай Бог… то этим артиллеристам… Но в это время земля рядом вздрогнула, стены окопа вздыбились, поднялись в воздух и рухнули прямо на лежащих людей. Окоп смяло, как пустой бумажный стаканчик, сравняло с землей, завалило рваными дымящимися глыбами. Снаряд разорвался в полуметре от окопа. Из развороченной земли над бывшим окопом старослужащих торчала только погнутая безжизненная антенна.

В дачной электричке Анна Ивановна, озябшая на сквозных весенних ветрах, долго не могла согреться. Дуло из оконных щелей пронзительно и сыро. Хлопало дверью в тамбуре. Тянуло по вагону прогорклым сигаретным дымом.

Но все это внезапно отодвинулось, ушло на второй план. Потому что послышалось позади в шорохе неудачной магнитофонной записи:

Вот ракета пошла.

Начинаем мы работу.

Лезем прямо с борта

Под огонь их пулеметов…

Анна Ивановна напряженно скосила глаза и увидела молодых лейтенантов в распахнутых шинелях. Обыкновенные лейтенанты, только загоревшие по-южному и с какой-то затаенной грустью в глазах.

Утро звезды прогонит,

Навеет неясный туман.

И неясный в тумане

Поднимется Афганистан.

Кишлаков, караванов

далекий послышится гул…

И давно уж афганец сердитый

костер наш задул…

— Что еще за Афганистан? — недоуменно подумала Анна Ивановна. — Где это? Это же, вроде бы, очень далеко, за туркменскими пустынями, за таджикскими горами, в неведомой русскому сердцу дали… Почему эти молоденькие лейтенанты так грустят над этой странной песней?

И Анна Ивановна хотела уже расспросить их, преодолевая смущение, как услышала за спиной чей-то мальчишеский голосок:

— А это у вас ордена, да? Настоящие, да? Можно потрогать… Ого-о-о!..

И послышался забытый звон наград, который Анна Ивановна когда-то слышала на груди своего отца.

— Это Красная Звезда? Ух ты!.. А эта с танком за что? За отвагу? Ого-о-о!.. Это тоже орден?

— Это солдатский орден, — послышался добродушный голос. — И тебе может достаться. Пойдешь в армию, а там «за речку» и получай свои награды…

— За какую речку?

— Это выражение такое… За речку — это за границу. В Афганистан…

— А что там?

— Война там, братишка…

И тут Анна Ивановна услышала басовитый кашель.

— Вы бы, товарищи, поменьше распространялись, — проскрипело с соседней лавки. — Все-таки, офицеры… При погонах, при звездах. Понимать должны. Советский Союз войн не развязывает… Мы демонстрируем только мирное сосуществование… Мы не агрессоры. Так-то вот! А ваша информация дискредитирует… И вообще… Вы бы запахнули шинельки-то. В вагоне не жарко…

И тут добродушный голос, отвечавший только что мальчугану, налился сталью.

— Это вы точно, папаша, заметили… Мы сейчас мирно сосуществуем. Никакой войны нет… Ордена нам за строевую подготовку дали. За вытянутый на параде носочек. За подбородочки, скошенные на трибуну… И вот эту хреновину, дядя, — лейтенант вдруг задрал брючину и стукнул костяшками пальцев о пластиковый протез, — я тоже на параде получил. Прямо на Красной площади…

Его пытались остановить, тянули за полу шинели, тряхнули за лейтенантский погон, но он все же закончил:

— Удобно вам всем ничего не знать… Глаза закрыли, уши заткнули… Нет войны… Ничего нет… Ничего не видим, ничего не слышим. Ни цинковых гробов матери не получают, ни валяются в госпиталях калеки. Ничего такого нет? А этот костыль вам подарить на память?

Лейтенант стукнул ногой оглушительно громко на весь вагон и вдруг крутанул до отказа ручкой магнитофона:

Я тоскую по родной стране,

По ее рассветам и закатам.

На афганской выжженной земле

Спят тревожно русские солдаты…

И солидный басок зашипел:

— Да они же все пьяные… Поголовно… Доложить надо… Куда следует…

И горохом посыпались на него горячие реплики:

— Вовсе они не пьяные…

— С войны ребята едут…

— Настрадались… Правильно…. Чего молчать…

— Докладывать гад собрался… Стукач…

— По шее бы ему, толстомордому…

И мальчишеский голосок зазвенел восторженно:

— Я тоже за речку хочу… На войну… А я успею?..

И уставший голос отвечал:

— Если так дело пойдет, и ты успеешь… Ни конца, ни края не видать этой войне…

И еще один молодой женский голос спросил:

— А кто это так хорошо поет?

— Наши поют… Саша Кирсанов с группой «Каскад», Андрюша Шульгин из Файзабада. С Шульгиным я в одном полку служил. Это мой лучший друг. Если бы не он, навечно остался бы я на минном поле… Вытащил меня Андрюха. От смерти спас… Вот такой парень!.. Вот такой!..

И Анна Ивановна живо представила себе энергичный мальчишеский жест большим пальцем. Кто такой этот Шульгин? Где этот Файзабад? Откуда вообще взялась эта неведомая, покрытая тайнами война? Кому и зачем она нужна? Мирно жили, мирно трудились… Кому захотелось нарушить эту мирную жизнь? Кому захотелось невероятных ужасов войны?

Застонало материнское сердце, внезапно похолодела кровь, и Анна Ивановна вдруг бессвязно подумала:

— Почему же все-таки полевая почта? Почему у сына нет нормального адреса?

И она уже хотела спросить у лейтенантов, знают ли они такую часть, пэ-пэ восемьдесят девять девятьсот тридцать три. Но не успела. Заскрипели тормоза электрички, мелькнули за окном полосатые столбики загородной платформы. Хлопнули двойные вагонные двери, отсекая парней с войны от мирных людей. И недопетой осталась песня:

У солдата вечность впереди,

Ты ее со старостью не путай…

По дымящейся остывающей высоте бродили черные фигурки.

Разгребали заваленные окопы.