Война затишья не любит - Алескендер Рамазанов Страница 13

– Твой страх передался мне, сынок. Вот, смотри: крови нет, – старик сполоснул лезвие чаем и отправил нож на место. – Тебе скажу так – когда пиры, дервиши, шахиды делали такое, то они сами и люди вокруг знали, что сталь не может нанести вреда истинно верующему в могущество Аллаха.

«Студентов» особо не контролировали по вечерам. Куда денешься в пустыне? Поэтому Астманов беспрепятственно проводил вечера у Ширали, иногда возвращаясь в казарменный барак за полночь.

Как-то майским вечером, привычно прося разрешения войти, Алексей учуял на пороге кибитки подозрительно знакомый запах. О, вот чем балуется старый моджахед! Густой аромат индийской конопли вырывался в пустыню через низкую притолоку…

Гашиш, анаша, травка дурь, товар, план – как ни назови, но, похоже, в Порт-Ветровске знали чудесные свойства выдержанной пыльцы индийской конопли задолго до основания города царем Петром. Понятно, рукой подать до тысячелетнего Дербента, Тегеран и Багдад ближе Москвы, если смотреть по карте. Конопля и опийный мак и в Южном Дадастане набирали свою волшебную силу. Пусть не такую, как в Чуйской долине, Бадахшане или Кандагаре, но вполне ощутимую. В шестидесятые годы цены на подобный товар в Порт-Ветровске были божеские: баш – шарик гашиша величиной с крупную горошину – стоил пятьдесят копеек (по цене билета в кино на вечерний сеанс).

Алешка приобщился к дури в шестом классе. Энергичный армянский подросток Гамо (полное имя – Гамлет) организовал копеечную складчину и принес две толстые папиросы «Казбек», закрученные на конце. Забитые, значит. По иронии судьбы действо разворачивалось на ступеньках районного военкомата. Тут важен ритуал: папиросу положено было раскуривать самому авторитетному (конечно, Гамо), смачивая слюной для равномерного горения, держать двумя пальцами снизу и стараться не ронять пепел. У кого столбик упал – свободен! И что? Да ничего, кроме рвотного кашля и сухости во рту, Алешка не испытал. То ли Гамо принес сущую туфту, по своей природной хитрости, то ли организм у Алешки был такой – ведь засыпал он на ходу, стоило ему выпить даже ячменного кофе.

Об анашистах ходили самые грозные слухи, дескать, мозги у них высыхают и превращаются в серый порошок, детей они иметь не могут и прочее. Алешка, однако, критически подходил к таким оценкам. У соседа Ярыги, который анашу ел как халву, запивая чаем, было четверо шустрых, пухлощеких наследников, красивая еврейка Сусанна «дошабилась» до бронзовой кожи и успешно училась в медицинском институте. Но видел Алешка и другое – у большинства «плановых» был свой мир, ему непонятный и до опасного скучный.

Первый приход – волну кайфа – Алешка испытал в неполные шестнадцать лет в месте опять же приличном – в школе. Правда, это была уже СШРМ – средняя школа рабочей молодежи, вечерка. Оставленный за двойку по немецкому языку на второй год в девятом классе школы «имени Героев Космоса», Алешка влился в ряды рабочей молодежи, поступив в ремесленное училище, где мастер потребовал от него посещения вечерней школы.

Дело было в конце мая. Отписав раньше других четвертную контрольную работу по алгебре, Алешка и его соученик, двухметровый кузнец Тахир, гордо вышли из класса в пустынный коридор. Тахир с признательностью сжал в своей мозолистой лопате Алешкину ладонь за бескорыстную помощь не только в решении примеров, но и переписывании работы набело. Затем, очевидно в порыве благодарности, кудлатый гигант вынул из нагрудного карманчика папиросу с хвостиком и после двух глубоких, с паузой, затяжек предложил косячок Алешке. Вот это был товар! Откашлявшись в воротник, Алешка понял, что мир изменился в лучшую сторону. Май, бархатное небо, крупные, дрожащие звезды, сиреневые холмы под окном. Тахир взял папиросу огоньком в рот, выдул густую голубоватую струю, и Алешка вдохнул ее, а потом всеми фибрами души почувствовал аромат весны и свободы. Что уж такое сказал Тахир – неважно, но что-то очень смешное, и друзья сначала потихоньку, а потом во весь голос принялись смеяться. Доржались они до того, что не заметили, как к ним подкрался Нос – директор вечерней школы. Этого тщедушного еврея с огромным носом и пугающе-черными глазами боялись хулиганы всех мастей – исключительной смелости был человек! Друзьям бы уняться и ретироваться, но добрый «товар» сыграл с ними злую шутку. «Товарищ директор, – вытянулся Тахир, приложив руку к смоляным патлам, – ученики девятого класса задание выполнили и… готовы…» Алешку от всего увиденного и услышанного перегнуло пополам от дикого смеха, юмор ситуации был нестерпимый… Не миновать бы беды, но учебный год завершался, а далее судьба совершила очередной поворот, за которым несколько лет не было места гашишу…

Астманов легонько постучал по притолоке:

– Мир дому сему и всем живущим в нем. Можно, Ширали?

– Заходи, сынок, и тебе мир. Садись…

На низеньком столике увидел Алешка «парадный» фаянсовый чайник, пеструю смесь сухих фруктов и леденцов на расписном глиняном лягане, опаловые кристаллы сахара-наваба, две пиалы. Выходит, ждал его старик.

– Я тебя издалека приметил, – словно угадывая мысли Астманова, сказал Ширали, – еще когда ты с дежурным сигареты делил… Это хорошо, ты добрый юноша. А я вот своим табачком балуюсь.

Астманов повел глазами за движением руки старика и разглядел в густой тени под окном небольшой кальян.

– Это мой старый друг, – Ширали переставил изящную конструкцию на столик, – ему намного больше лет, чем мне. Когда-то он служил советнику последнего эмира благословенной Бухары…

Астманов завороженно смотрел на золотистый крутобокий сосуд, по которому вился сложный орнамент куфы – особого начертания арабских букв.

– Здесь нет имени Всевышнего, – полувопросительно сказал Астманов.

Глаза старика весело блеснули:

– Молодец, Алиша! Разве место имени Создателя на сосуде забавы? Это работа старых персидских мастеров. И слова здесь не арабские…

– Ширали, а это не грех для правоверного? – Астманов кивнул на черные комки гашиша.

– Не знаю. Я не святой и не стал шахидом… Только вот когда мечешься по пустыне и все предают тебя, когда ни воды, ни пищи – это лекарство помогает. Уставшему – вторая жизнь, старику – утеха. А мне дважды простится. Помнишь, как ты меня в машину взял? Я тогда из больницы возвращался. Еле вырвался. Грозили, что найдут с милицией. Вот, смотри… – Старик скинул чапан с левого плеча, и Астманов увидел жгуты толщиной в мизинец, расползающиеся от ключицы к предплечью и груди.

– Да… это же… – осекся он, страшась произнести роковое слово…

– Чего ты, сынок, испугался? Давно уже меня ест этот змей. А как он называется: «каньсер», «сары-кома» – это разве важно… А вот скажи, ты запретное ешь и пьешь?

– Ширали, кто в армии не ест свинину? С голоду сдохнуть можно. Сейчас даже так говорят: какой же мусульманин не любит сало? – Астманов отвечал машинально, угнетенный увиденным и странным совпадением – точно от такой же опухоли скончался четыре года назад его дядя Кизим.