Раненый город - Иван Днестрянский Страница 13

— Сволочи, б, их, сюда, б, мать перемать, гудит из своего угла Гуменюк.

— Да еще в толк возьми, — психую я, — займем мы сейчас «Дружбу», так я голову на отсечение даю, — молдавские переговорщики на первой же встрече с нашим добрым руководством расплачутся, как банда Мартынова, которому прямая дорога в тюрьму и на кладбище вслед за Костенко, нарушила ранее достигнутые договоренности и подло захватила исконно румынский кинотеатр «Приетение». [15]И тогда мы не только получим от румынской артиллерии в хвост и в гриву, еще примчатся Каранов и Атаманюк [16]нас арестовывать. Мы даже своих покойников из кинотеатра не успеем вытащить. И когда туда вновь зайдут наци, они будут ссать на их плохо закопанные могилы, как это было у магазина «Осенние листья»…

— Я не думал, что так плохо…

— А ты и сейчас не думаешь! У тебя и так уже неделя была, чтоб таких вопросов не задавать! Нормальное человеческое качество — думать только тогда, когда с задницы начинают лететь первые клочья! — неожиданно холодно отбриваю я.

Раньше не пришлось поговорить с ним, все было некогда. А вчера и позавчера приводили себя в порядок, отсыпались. И вот появилась возможность узнать, чем дышит. Энтузиазма много, но вопросы и представления наивные. Пропустил мимо ушей половину того, что ему успели рассказать. Для его же блага надо держать дистанцию, пусть думает. Дунаев затихает.

Минут пять просто сижу и смотрю на ребят. Миша, Семзенис и Гуменюк в дальнем конце комнаты, Тятя и Федя рядом со мной. Обе компании занялись обсуждением сугубо мирных вопросов. Пикники, водка, рыбалка! Понятно, разряжаются, но не могу сейчас говорить с ними об этом! Негатив не отпускает. Ощущение чего-то неправильного, какого-то разлада внутри от ссоры по поводу перемирия все не проходит. Мотнув головой в сторону зашторенного окна, самому себе в сердцах говорю:

— Если бы три года назад над первыми беспорядками кто-то по-настоящему думал, до такого бы не дошло!

Дунаев воспринимает это как продолжение разговора.

— А что, правда, в Кишиневе молдаване здорово бесновались?

Кошу на него взглядом и решаю, что потребен урок номер два. Терпеливо повторяю ему только что прозвучавшее в словесной перепалке с Витовтом:

— Правда. Но не молдаване, а мули. «Муль» — это сокращение от «молдавский националист», а не от «молдаванин». По крайней мере так мы это слово употребляем.

Аналогию с глупыми анекдотами не проводи. Не приветствую. Среди молдаван хорошие люди тоже есть. В том числе и те, кто уже отдал жизнь за ПМР! Обычный народ. Работящий, гостеприимный, но в массе почему-то недружный, как и мы, русские с украинцами.

— Но-но! Кто там катит бочку на мою нацию?! На звездочки не посмотрю… — вновь расходится на другой стороне комнаты Гуменяра.

— Пошел ты! Знаешь ведь, о чем я! Я-то видел, как все начиналось! Идут по улице Ленина десятка полтора уродов и уродок. Поперек, жидкой цепочкой идут, потому что толпу создать у них популярности не хватало. Орут: «Чемодан, вокзал, Россия»! А ради них городские власти, вместо того чтобы дать им по шапке за мелкое хулиганство, любезно останавливают уличное движение! И горожане топают по делам, глаза друг от друга прячут, хотя вполне могли бы дать этой шпане оторваться без посторонней помощи! Но пока у славян в каждой второй семье кого-нибудь не убьют, они так и будут углами шнырять и соплями шмыгать! Подумаешь, наци разбегались! Может, убьют кого, но не сегодня, а завтра, и, может быть, не меня… Вот вся наша народная логика! И всего за несколько месяцев уличные беспорядки и хулиганские выходки стали нормой. В феврале восемьдесят девятого начались, а к девятому мая националисты уже совсем обнаглели и сорвали парад. Вышла на площадь перед техникой какая-то рыпаная молдаванка, пардон, националистка и кладет на асфальт перед танком грудного ребеночка! Мол, русские танки не пройдут! И не прошли, факт! Отменили парад!

Разговоры в комнате, как по команде, обрываются. Ребята смотрят на нас. Не рассчитывал на публичный эффект. Просто здесь собрались те, кто узнал кое-чему подлинную цену. Кто ни разу не видел танк в бою, тот не знает чувств, которые испытываешь, когда лязгающая, мигающая дрожащим пламенем пулемета, изрыгающая пушечный огонь и грохот громада идет на тебя смертью. Как постороннему понять, чем оказались шокированы видавшие виды, битые мужики?! Три года назад я, как и любой нормальный человек, осуждал ту неумную женщину за безобразный поступок, но всю его животную тупость познал только здесь, в опустошенных и разбитых бендерских кварталах.

Тятя задает общий, висящий в воздухе вопрос, не вопрос даже, а просьбу подтвердить, не ослышались ли они:

— Так она, паскуда, положила ребенка на асфальт перед танком?

— Вот же б…дь, такое скотство ж придумать надо! — поражается Кацап.

Со стороны Миши, Гуменюка и Семзениса также прилетает по звучному определению.

— И отменить парад, — продолжаю я, — это тоже придумать было надо! Понятно, танки никого не собирались давить! Но отменять парад и наплевать этим на Победу, за которую столько людей, тех же молдаван, жизни положили?! Уже не толпе прохожих, а всему народу в лицо плюнули, и он это стерпел! Дальше — больше! На День милиции закидали камнями и подожгли здание МВД республики. Сам министр, Воронин, этот пекарь бывший, [17]получил кирпичом в пятак и хрюкал потом с экрана обиженно, мол, как же так, он ведь с националистами обо всем заранее договорился! Свое тайное предательство от обиды на всю республику разболтал! Из-за него покалечили много ребят из ОМОНа, которому он так и не дал добро на разгон боевиков. Вместо этого ОМОНу приказали построиться за щитами на ступеньках здания. Для боевиков же выдернуть человека из строя или закидать строй булыжниками — дело техники. И повыдергивали, и закидали!

— Среди них, поди, и те были, которые сейчас против нас в ГОПе, на Ленинском и в Варнице сидят! — усмехается Миша.

— Из боевиков или из того ОМОНа?

— Из тех и из других тоже!

— Вполне может быть! И в троллейбусы, проходящие по центральной улице, тоже камни и стальные прутья бросали! Как потом людей на других остановках снимали в больницы — это ж никого не интересовало. Господин министр пообижался — и быстренько по собственному желанию в отставку, сбежал в Москву, захоронился среди тамошних коммунистов.