Невидимая смерть - Евгений Федоровский Страница 13

Все детали он вытачивал сам, стараясь сделать их взаимозаменяемыми, легкими при сборке. Когда он включал токарный станок, в эти минуты с нежностью вспоминал приемного отца Карла Вольфштадта – неутомимого труженика, мастера высокой пробы, который славился не только в Покровке, нынешнем Энгельсе, но и во всей Саратовской области. Из обычной болванки Карл мог изготовлять самую замысловатую деталь. Он ремонтировал сеялки, жнейки, трактора, швейные машинки, велосипеды, громадные локомобили и миниатюрные дамские часы. Когда к нему прибился изголодавшийся малец, потерявший родителей в страшный для Поволжья голод в 1921 году, он и его стал исподволь приучать к посильному ремеслу. Начинал обучение старый мастер с главного – умения ценить время.

– Не думай, что у тебя все впереди. Знай, сегодняшний день – самый ценный, береги его. Потерянная минута невосполнима, – говорил он Павлу.

Для него минута была не просто единицей измерения абстрактного времени, а конкретной величиной трудовых усилий. Время, ушедшее на поиск инструмента, он считал затраченным впустую. Он организовывал рабочее место так, чтобы все было под рукой и на постоянном месте: здесь – штангель и циркуль, здесь – патроны и стаканы нужных размеров, там – зажим и наждачная шкурка… Чтобы избежать переналадок станка, Карл группировал детали по их технологическому принципу и конфигурации. А уж когда включал станок, можно было часами завороженно глядеть на его скупые и точные движения, слушать мелодичную песню резца, из-под которого бежала микронная струйка металлической стружки.

Учился Павел в немецкой школе. Вернувшись с уроков, он выполнял домашние задания и бежал в кирпичную пристройку мастерской – там было куда интересней, чем на улице. Он ощущал себя не дармоедом, а тружеником, и это чувство крепло в нем вместе с благодарной любовью к Карлу и Марте – нынешним родителям. Его не угнетали даже ежевечерние бдения, когда старик садился к огню и приступал к поучениям. Как всегда, он был прав. Разве можно было возразить его словам: «Посеешь знание – пожнешь убеждение, посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу»?… Попыхивая трубкой, зажатой в углу рта крепкими еще зубами, прикрыв простоквашные глаза рыжими веками под густыми и лохматыми, как у скайтерьера, бровями, он рассуждал о безрассудной спешке большевистских промышленников, для которых главным аргументом были наган, горло и мат, но никак не экономический расчет. По мнению Карла, они не понимали простой истины: считать и беречь средства, материалы, физические усилия – это значит беречь овеществленный труд людей. Стремление перепрыгнуть через время вело не только к материальным потерям, но и наносило огромный моральный урон. Они выбивали из рабочего человека инициативу и достоинство, плодили халтурщиков и невежд.

Его настороженная натура не терпела пустозвонства, плана и вала. В них он видел глубинную разрушительную силу, как и в пяти– и даже десятикратных запасах прочности. Существующие методы расчета деталей машин и элементов в конструкциях рождались от поголовной неграмотности, от незнания свойств материалов, неумения рассчитывать напряжения, возникающие в работе. Это вело к чудовищному расходу сил и средств, дорогостоящего металла.

– Человек работает плохо сегодня, потому что его плохо воспитали вчера, – продолжал Карл, искоса посматривал на Павла, делавшего вид, что наблюдает за огнем в печке. – Если я желаю человеку счастья, то должен готовить его не к счастью, а к труду. Толковый полезный труд – только он приносит счастье…

Не прошли даром эти уроки. Унаследованные с детства трудолюбие, любовь к математике и расчетам, умение придать абстрактной форме зримый объем – сделали из Павла настоящего конструктора. Он научился владеть приемами компоновки будущего изделия, сравнивать заданные требования к нему с другими уже существующими конструкциями. Подобно художнику, который еще не прикасаясь к холсту вынашивает сюжет новой картины в своем воображении, конструктор в уме создает идею своего детища. Затем переносит ее на ватман в виде эскизного изображения. Павел перебрал много вариантов, постепенно улучшая идею. Затем приступил к детализации. Здесь пришлось решать большие и малые задачки, отыскивать простые и ясные ответы. Он выполнил три варианта мин с кумулятивным зарядом. Ростовский долго рассматривал чертежи, рассеянно выслушал объяснение и произнес:

– А теперь объедините все лучшее в одной коробке.

– Это невозможно, Георгий Иосифович. Улучшишь одно – ухудшишь другое. Уже пробовал.

– В таком случае конструкция несовершенна.

Профессору было знакомо чувство, присущее творческим людям. Когда человек заканчивает разработку своего изделия, появляется двойственное чувство – удовлетворения и разочарования. Он удовлетворен тем, что созданная вещь живет и действует, а неудовлетворен потому, что в процессе создания у него возникли новые идеи: ах, если бы начать все сначала, он бы создал изделие иначе, совершеннее, интереснее. Вот почему Ростовский призывал Павла еще раз перепроверить идею, отыскать оптимальный вариант.

Наступил момент, когда дальнейшие модификации показались Павлу просто немыслимыми. Лишь тогда комбриг разрешил собирать мину. Две трубчатых направляющих, по которым устремлялась взрывная сила, обеспечивали точное попадание в цель. Оставалось начинить мину взрывчатым веществом, действующим с наилучшим эффектом. За это брался сам Георгий Иосифович. Он занимался взрывчатыми веществами еще до Русско-японской войны, и когда работал на пороховых заводах, и когда служил в технической лаборатории Императорского Генерального штаба, и когда изобретал новые смеси, участвуя в вооружении молодой Красной армии. Он нашел и опробовал наиболее сильную взрывчатую смесь. Для испытаний Павел начинил ею десять мин и отвез их на полигон в Нахабино.

Первую опробовали элементарным способом. Зарыли в землю, над нею приподняли бронированную плиту, поставив распорки. К ним привязали бечевку, которую по команде должен был дернуть боец из окопа.

Георгий Иосифович и Павел вошли в бункер. Отсюда хорошо просматривались и плита, и боец в каске.

– Без начальства куда лучше, – заговорщицки произнес комбриг. – Волнуетесь?

– Есть маленько, – сознался Павел. – Разрешите начинать?

Он просунул в амбразуру флажок, сосчитал до десяти и резко опустил древко к земле. Отчетливо, но глуше обычного фугаса, прогремел взрыв. Сдерживая себя, чтобы не перейти в бег, Павел пошел вместе с Георгием Иосифовичем к плите.

– Дырки насквозь! – издали крикнул боец.

Профессор наклонился над плитой. Два сизых оплавленных отверстия прорезали по наклону 60-миллиметровую броню, словно автогеном.

Остальные мины испытывались в присутствии заинтересованного народа – представителей инженерных войск, автобронетанкового управления… Через линию, где были заложены мины, теперь буксировали хотя и давно списанный, но настоящий танк. Его тянули на тросах два трактора. Танк упирался, буровил землю износившимися гусеницами, как бы сопротивлялся, не желая погибать. Когда шлицы давнули взрыватель, то яростный огонь впился в днище, через секунду из стальной коробки повалил лохматый дым, затрещали патроны, утробно бухнули взрывпакеты, набросанные перед этим в танк для наглядности картины. Несоразмерность минного хлопка и вмиг разбушевавшегося пожара поразила командиров. Они молча переглянулись. Полковник из автобронетанкового управления потянулся к листку, где под копирку была отпечатана техническая характеристика новинки. Наклонившись к Ростовскому, он спросил: