Дот - Игорь Акимов Страница 132

— Может быть, у кого-то от усталости зародилась малодушная мыслишка, мол, после таких потерь, не сегодня — так завтра свежая часть сменит нас. Не обольщайтесь! Этого не произойдет, потому что вас невозможно заменить. Потому что каждый из вас уже побывал там. — Не оборачиваясь, он показал за спину, в сторону холма, большим пальцем здоровой руки. — Потому, что вы уже знаете на этом склоне каждый камушек, каждую воронку, все подходы. Поэтому и с пополнением вас пустят впереди всех!..

Нужна пауза.

Бывают моменты — ключевые, решающие моменты в жизни, — когда нужно услышать со стороны то, что тебе и так было известно, но ты неосознанно сопротивлялся, не давал этому знанию материализоваться в действие. Теперь они услышали эти слова.

Майор Ортнер закрыл глаза. Я их наполнил, думал он, они созрели. Еще несколько мгновений. Яблоко, у которого отсох черенок, не думает о смерти.

— Ведь гибли не только наши товарищи… — Майор Ортнер открыл, нет, распахнул глаза — и увидал сразу всех. — Ведь гибли и те, кто защищает дот! Может быть, их уцелело всего двое, может — всего один человек! Представьте себе такое: всего один!.. Вспомните, где захлебывались наши атаки. Последние — в нескольких метрах от дота! Даже мальчишка там смог бы добросить гранату. Вас не хватало на последнее усилие!.. Теперь вы это осознали. Я верю: теперь вы сможете совершить последний рывок…

Он видел: у него получилось.

— В атаку идет весь батальон. Все МГ — в цепь. Снайперы и станковые пулеметы прикроют таким огнем, что ни одна голова не высунется. Атакой будет руководить самый опытный наш офицер, обер-лейтенант…

При словах «обер-лейтенант» майор Ортнер вдруг понял, что не помнит, как обер-лейтенанта зовут, однако не растерялся, сообразив, что будет достаточно, если он с акцентом, четким жестом подчеркнув свое уважение, укажет на обер-лейтенанта рукой. Но не успел.

— Я не пойду туда, — сказал обер-лейтенант.

Майор Ортнер как раз смотрел на него, видел, как шевелятся губы обер-лейтенанта, слышал каждое слово, но смысл слов застрял где-то между слуховым центром и тем местом в мозгу, где память идентифицирует значение слов. Он слышал, но до него не доходило. Наконец дошло.

Унтер-офицеры замерли.

Бунт на корабле.

Два десятка минут назад, когда обер-лейтенант, ковыряясь в пальцах сопревших ног, сливал в майора Ортнера мутный осадок со дна своей опустошенной усталостью души, — тогда был еще не бунт. Был доверительный разговор. Исповедь. Да — исповедь. В которой всегда только двое: ты — и Господь. А исповедник… его можно не брать в расчет, ведь он всего лишь канал связи, гарантирующий, что Господь услышит тебя. Но сейчас обер-лейтенанта слышал не только Господь, но и младшие чины…

Бунт уговорами не погасишь.

Тут нужна сила. И сталь.

Покажем шпагу.

— Вы осознаете — что вы сказали, обер-лейтенант? — Голос майора Ортнера звенел.

— Вполне, господин майор.

Оказывается, он умеет отвечать по форме.

— Вы отказываетесь выполнить приказ?

— Я не могу его выполнить, господин майор.

— Что вы можете, а чего нет — это мы увидим во время атаки.

— Я не пойду туда…

— Трус!

— Какой же я трус, господин майор? Я вчера трижды водил своих людей на пулеметы, и они знают, — обер-лейтенант кивнул на унтеров, — я ушел со склона последним.

Все правда. Каждое слово. Но эта правда уже убила праздник в душе майора Ортнера, и уже гасила свет, которым был наполнен КП. Еще несколько… нет, не минут — мгновений!.. еще несколько мгновений — и эта правда, не получив отпора, убьет репутацию майора Ортнера в батальоне, а неотразимую атаку превратит в жалкую имитацию.

— Ты предпочитаешь погибнуть здесь? Сейчас же?

Царапнув по кобуре, со второй попытки майор Ортнер выдрал свой «вальтер» и направил в грудь обер-лейтенанта.

— Он у вас на предохранителе, господин майор, — улыбнулся обер-лейтенант.

— Негодяй!

От резкого движения по левой руке от плеча к пальцам ударил ток, но пальцы слушались отменно. Отщелкнули предохранитель. Передернули кожух.

— Не посмеете, господин майор. Я — ваш последний офицер.

— Ты забыл обо мне!

Рука с «вальтером» сама взлетела от грудины обер-лейтенанта к его лбу, кисть руки сама повернула «вальтер» из вертикального положения в горизонтальное (зачем?..), палец сам нажал на спуск. Выстрела майор Ортнер не услышал. Он глядел в глаза обер-лейтенанта, может быть — хотя бы в последнее мгновение хотел увидеть в них страх, но стекла очков отсвечивали, глаза за ними только угадывались. Это было самоубийство, подумал майор Ортнер, самоубийство моею рукой. Или он считал меня ничтожеством, не способным на мужской поступок?..

Тело обер-лейтенанта на глиняном полу КП казалось большим, чем было на самом деле; оно занимало добрую треть пола, но унтеры потеснились… теперь тем, кто был ближе к амбразуре, придется переступать через тело, иначе не выйдешь.

Как же это случилось?..

Я убил человека… Убил…

Но ведь у меня и в мыслях этого не было! Ни после разговора с обер-лейтенантом, ни после его «Я не пойду туда», ни даже за мгновение до выстрела. Все происходило как-то само по себе. Кризис проявился еще там, на обрыве. Майор Ортнер так и квалифицировал ситуацию: это кризис, — но дальше мысль не пошла, следующего шага он не сделал, как из кризиса выберется — не думал. Просто отодвинул эту мысль — и все. О чем же он думал?..

Майор Ортнер попытался вспомнить — и не смог.

Значит, еще в ту минуту, на обрыве, этот выстрел был предрешен, а майор Ортнер не думал, как решить конфликт, вернее — не думал ни о чем, потому что начни он думать — и ситуация выродилась бы в слова, обескровилась, погасла, и он пришел бы на КП пустой, без решения, и все бы увидели, как он растерян… В самом деле, ведь другого решения — кроме выстрела — не было, и он это сразу знал. Знал — но не мог себе в этом признаться, не мог перевести это знание в слова, закрепить в словах. Ведь как представишь такое: вот он решил, что застрелить обер-лейтенанта — вскрыть нарыв — это единственный выход; и с таким решением является на КП… Тогда на КП пришел бы не командир, а палач, и все поняли бы сразу, что пришел палач…

В душе было пусто. Никаких эмоций. Майор Ортнер никогда не думал, что он почувствует, если придется вот так — в упор — убить человека. И если б его спросили: как вы представляете — что при этом происходит? — он наверняка бы ответил: убив человека — вы убиваете что-то в себе, в своей душе, и эта боль останется с вами до конца ваших дней. Теперь же он знал, что при этом не чувствуешь ничего.

Он обвел унтеров неторопливым холодным взглядом. Не для себя — для них.

— Подготовьте людей. Через десять минут буду готов и я.