Старый тракт - Георгий Марков Страница 16

— И что же вы думаете, Евдокия Трофимовна, относительно истории, которую я вам рассказал? — видя, что молчание затягивается, что Калинкина разбередила свою душу, и желая вернуть их беседу к основной теме, спросил Нестеров.

— Что же тут думать? Дума одна: необходимо подсобить вам. Подсобим, Михаил Иваныч. Сегодня вечером свой совнарком соберем, посоветуюсь, — улыбнулась Калинкина.

— Какой совнарком? — не понял Нестеров.

— Наш, сельский: председатель сельсовета, секретарь парторганизации, председатель сельпо, секретарь комсомола. И учтите — все бабы, — вновь улыбнулась Калинкина, и опять грусть тронула ее губы. — Извините, пойду посмотрю, что там случилось.

Калинкина вышла из кабинета легкой походкой спортсменки, и в ту же минуту из-за двери донесся до Нестерова ее громкий голос:

— Ну-ка, Наталья, рассказывай. И покороче, без предисловий. У меня там гость: фронтовик, полковник.

— Навсегда приехал?! — спросил звонкий женский голос.

— Так уж и нужны мы ему, — ответила Калинкина, и голоса женщин, удаляясь, смолкли.

«Ой, Евдокия Трофимовна, не надо дешево ценить себя», — подумал Нестеров, глядя на пустое кресло Калинкиной и живо воображая весь ее облик, поразивший его.

Ужинали у Калинкиной дома. Подавала на стол все та же тетя Груша — женщина в белом платке. Были жареные караси, соленые грузди со сметаной, сохранившие с осени и цвет и запах, мед, малиновое варенье, пахучий пшеничный хлеб, нарезанный остроконечными ломтями. Нестеров попытался дотронуться до своего вещевого мешка, собираясь достать консервы, внести, как говорится, свою долю в ужин, но Калинкина замахала на него большими руками, слегка прищурив глаза, громко и резво сказала:

— И не стыдно вам, Михаил Иваныч? Или вы забыли наше русское хлебосольство?

Нестеров смущенно пробормотал:

— Ну, как знаете. От души хотел…

Калинкина, сделав вид, что не заметила смущения гостя, торопливо убежала в горницу и сейчас же вернулась с портретом мужа.

— Вот он какой был, Перевалов Иван Алексеевич, — подавая Нестерову портрет в деревянной рамке под стеклом, сказала она, не сводя глаз с Нестерова, пытаясь заметить, какое впечатление произведет на него Перевалов.

— Славный молодчага! Кудрявый. И, видать, голубоглазый был, — сказал Нестеров, про себя подумав: «До тебя, Евдокиюшка, далеко ему, как до неба».

— А все ж таки, Михал Ваныч, Дуня во много раз красивше его. И тогда, а хоть бы и теперь, — гремя посудой, проговорила женщина в белом платке.

— Будет тебе, тетя Груша, конфузить-то меня! — беззлобно воскликнула Калинкина, мимолетно взглянула на Нестерова и чуть склонила голову, как бы в ожидании его слов.

— Согласен с вами, согласен. Хорош Перевалов, а… Евдокия Трофимовна… — Нестеров примолк, помычал, выпалил: — Слов нет, как хороша!..

Калинкина зарделась, глаза ее запылали, строгое лицо вдруг сделалось счастливым и ласковым. Она старалась сдержать улыбку и не смогла. Вся пылая от горячей волны, которая опалила ее, она соединила свои широкие ладони, растопырила пальцы и уткнулась в них лицом.

Нестеров не ожидал, что его слова вызовут в ней такой сильный отзвук. «Отвыкла здесь, в тайге, среди баб, от мужских похвал», — отметил про себя Нестеров и, желая помочь Калинкиной скорее вернуться в прежнее состояние, спросил:

— А вашего портрета, Евдокия Трофимовна, нет? Того же, разумеется, времени?

— Есть, Михал Ваныч, есть. Вот уж где раскрасавица-то, — вместо Калинкиной ответила тетя Груша и пошла в горницу.

— Весь альбом принеси, тетя Груша, — вдогонку ей сказала Калинкина и отняла руки от раскрасневшегося лица, ставшего совсем юным, девичьим.

Пока ужинали, не спеша пролистали весь альбом. Калинкина изредка лишь поясняла:

— Это я после окончания школы… А это на первом курсе… А это на третьем… Тут я на соревнованиях по плаванию… А это наша группа после получения дипломов… И вот мы с Ваней… Вскоре после моего приезда в Пихтовку… Ну а портрет… за неделю до свадьбы… Разве я тогда знала, что так все обернется?

Громкий голос Калинкиной впервые дрогнул, в огромных глазах показались слезы, и она с трудом сдержалась, чтобы не разрыдаться. Этот необычный вечер, этот разговор с малознакомым человеком размягчили ее душу, отодвинули куда-то вдаль все заботы, которые поглощали и время и силы без всякого остатка и к концу дня сваливали ее с ног для короткого и безмятежного сна.

Когда ужин был закончен, альбом просмотрен, а посуда со стола собрана и перемыта, Калинкина сказала:

— Значит, так, Михаил Иваныч: ложитесь спать. Кровать в горнице. У меня еще дел полно в конторе: во второй бригаде два мешка семян украли, не то свои, не то проезжий прихватил. Появимся мы с тетей Грушей утром. Не вставайте рано. Вам спешить некуда… Дверь я захлопну, но она открывается отсюда. Ключ у нас есть.

Через несколько минут Калинкина и тетя Груша ушли. Нестеров перенес керосиновую лампу в горницу, осмотрел ее простое убранство, состоявшее из шифоньера с зеркалом, круглого стола, пяти стульев, книжных полок в простенке, забитых книгами, железной широкой кровати, с никелированными шарами у изголовья и пышными квадратными подушками.

Нестеров погасил свет, лег в постель, но уснуть долго не мог. В окно заглядывал месяц, перемигивались звезды, слегка позвенькивали о стекло качавшиеся от ветерка ветки палисадника. «Вот тут, видно, на этой кровати, и началась и кончилась ее супружеская жизнь», — думал он, вспоминая весь свой разговор с Калинкиной.

Утром Калинкина сообщила Нестерову решение «совнаркома»: вместе с ним на заимку Савкина поедет она. В путь отправятся завтра рано утром верхами на колхозных конях. Других дорог нет, кроме реки. Но на лодке по ней дальше в пять раз. Можно было бы выехать и сегодня, однако вторая бригада только к вечеру закончит сев пшеницы, а она сама должна проконтролировать качество произведенных работ. Чтобы день Нестеров не скучал, на крыльце удочки, черви в банке. На озере под тальниковыми кустами бывает хороший клев. Берутся и окуни, и чебаки, и щуки.

Вечером в том же составе — Калинкина, тетя Груша и он — ели уху из свежей рыбы, добытой Нестеровым.

Переночевал он в той же комнате, на той же широкой кровати.

А на рассвете в комнату тихо вошла Калинкина. Нестеров уже проснулся и слышал ее легкие шаги. Она с минуту стояла, прислушиваясь, потом вздохнула и почему-то шепотом позвала его:

— Михаил Иваныч! Вставайте! День будет жаркий, проехать бы побольше по холодку.

Он промолчал, притворно зевнул, посматривая на нее сквозь прищуренные веки, удивился, как она хороша в белом просторном платьишке, на босу ногу, с прекрасными черными волосами, не собранными еще на затылке, сонно сказал: