Русский штрафник Вермахта - Генрих Эрлих Страница 20

Но он продолжал лежать, не в силах подняться, оправдываясь перед самим собой тем, что лишняя предосторожность никогда не бывает лишней. Так он дождался второй ракеты и, когда ее свет померк, заставил себя переползти через дорогу. Пуговицы шинели скрежетали по покрытию дороги в такт далекой пулеметной очереди. Больше никаких звуков не было.

Юрген дополз до первых придорожных кустов, приподнялся и кинулся прочь от дороги, разгибаясь по мере увеличения высоты кустов. К первым деревьям он подбежал уже в полный рост, остановился, огляделся. Нет, в лес он больше не сунется — ученый. Краем леса куда как легче и быстрее, да и не заблудишься. Что же до возможных постов, то здесь, на немецкой стороне, и посты должны быть немецкие. Тоже стрельнут, не задумываясь, но ведь он их первым заметит, он-то их ждет, а они его нет, по крайней мере со стороны леса.

Так убедив себя, Юрген пошел краем леса, задевая иногда нижние ветви елей. Вновь блеснула ракета. Он упал на землю — береженого бог бережет. «Наши запускают, по часам», — подумал он. Так у него появились часы. Вскоре они уже тикали внутри его и начинали бить одновременно с взлетающей ракетой. При первом ударе ноги сами подгибались, и он заваливался на землю. Через минуту после последнего удара какая-то сила поднимала его за шкирку и подталкивала вперед. Тело жило своей жизнью и лишь временами тихо жаловалось на усталость, недосып и голод. Сознание, доверившись ему, отключилось. У Юргена в какой-то момент было ощущение, что он проснулся, а коли проснулся, так, выходит, перед этим спал, спал на ходу. Динь, звякнуло в голове. И вот он уже на земле и широко открытыми глазами смотрит на высоту, освещенную светом ракеты, на линию охватывающих ее широкой подковой траншей, на кучи свежевырытой земли. Не до конца проснувшееся сознание отреагировало только на окопы — наши окопы!

До них оставалось метров пятьсот, последних метров.

Юрген подошел почти вплотную к ним, когда опять звякнуло в голове. «Эй, вы что делаете? — возмущенно крикнул мозг подкашивающимся ногам. — Там же наши парни, пусть увидят, что свой». Потом запоздало сообразил, что до дороги, в общем-то, тоже недалеко, и с той стороны его, видного как на ладони в свете ракеты, легко могут достать. Пусть даже не легко, но могут. После всего пережитого за последние сутки было бы вдвойне обидно погибнуть на пороге собственного дома, то есть на бруствере своих окопов, и упасть бездыханным на руки товарищей, с радостной улыбкой на губах, с последней улыбкой.

Так что Юрген дождался темноты и, поднявшись в полный рост, двинулся к окопам. Как же иначе? Если ползти или бежать согнувшись, точно за ивана примут.

— Стой! Кто идет?

«Ich bin…» — прошелестело в горле. «По-русски!» Юрген успел сомкнуть губы, перехватить рвущиеся наружу слова, запихнуть их обратно в гортань. «Почему по-русски?» — удивился он. «Потому что если спрашивают по-русски, то и отвечать надо по-русски», — ответил внутренний голос.

— Стой! Стрелять буду!

Не столько этот крик, сколько сопровождающий его лязг затвора окончательно пробудил сознание Юргена и заставил его работать на полную катушку.

— Свои! — сказал Юрген, хрипло и как-то неуверенно. Почувствовав это, он прочистил горло и повторил попытку: — Свои! — вышло громче, звонче и, как ему показалось, намного убедительнее.

— Тоже мне, свой! А может быть, чужой? На лице не написано.

— Я же, кажется, русским языком говорю, — растерялся Юрген.

— Я тоже. Или непонятно? А ну, руки вверх! Руки вверх он поднял, тут и думать было не о чем. У него нашелся другой предмет для размышлений. Как ни вглядывался он вперед, ничего не различал. В этот предрассветный час тьма навалилась такая, какой и ночью не было. То ли тучи сгустились, то ли туман пополз, а может быть, все это было из-за ракет, которые высасывали остатки света из всей округи, чтобы быстро излить его на маленький пятачок высоты. Траншеи в десятке метров от него лишь смутно угадывались, да и то в значительной мере из-за того, что он точно знал, что они где-то там находятся. О присутствии в траншеях иванов свидетельствовал лишь идущий откуда-то снизу голос. А коли так, то и они видят в лучшем случае какой-то нечеткий силуэт, тем более что стоит Юрген на фоне темного леса. Мысли эти вихрем пронеслись в его голове и в своем полете захватили из запасников памяти несколько фраз, услужливо подкинули их хозяину.

— Что им здесь делать, чужим? — воспроизвел Юрген.

— А ты из какой роты? — раздался другой голос.

— Из штрафбата. Мы — штрафники.

— Вот, — с каким-то удовлетворением сказал первый, — а говоришь: свой. Да ваш брат хуже чужих! У своих воруете! То есть у нас! Кто позапрошлой ночью флягу спирта спер?

— Не я, — искренне ответил Юрген.

— Целую роту без наркомовских на два дня оставили! — продолжал возмущаться первый.

— Ты всех-то под одну гребенку не стриги, — сказал второй, — среди штрафников разные люди есть, и честные, и воры, и…

— Гниды, — вставил Юрген.

— В самую точку! А ты чего тут? Или у вас пост неподалеку?

— Да. Табачку не найдется?

— Нет. Откуда?

— Ну, я пойду. Бывайте.

— Давай.

Юрген повернулся, сделал негнущимися ногами несколько шагов к лесу, потом разошелся, а последние метры и вовсе преодолел бегом, подгоняемый предощущением близкого запуска осветительной ракеты. Он споткнулся, упал на что-то мягкое, пружинистое, пушистое, колючее, сообразил, что это нижние ветви большой ели, и, раздвинув их, нырнул в спасительную сень.

Диспозиция немного прояснилась. Иваны в результате вчерашнего боя таки откусили концы немецкой подковы, но те, похоже, удержали основную позицию и укрепили обломанные концы, отрыв новые окопы. На это указывали кучи свежевырытой земли, о которых запоздало вспомнил Юрген. Но, с другой стороны, это мог быть и след акцентированного артобстрела, и тогда где свои? Юрген устал от гаданий, да и нельзя ему было больше гадать. Иваны и так простили его, два раза простили, если приплюсовать их беспечность в лагере, на третий раз непременно накажут. Верный ориентир был один — место, откуда пускали ракеты. Туда он и пойдет.

Пошел Юрген через лес, заложив большой крюк Заблудиться он не боялся: держи свет ракет и звуки выстрелов по левую руку — не ошибешься. А сила звуков задавала расстояние до высоты и не позволяла слишком далеко углубиться в лес. С оценкой пройденного расстояния дело обстояло хуже. Он едва волочил ноги, делая маленькие шажки, поминутно спотыкаясь и наталкиваясь на кусты и деревья. Дай бог, если километр в час проходил. Он считал ракеты, повторяя в такт шагам: «…три, три, три… шесть, шесть, шесть… девять, девять, девять». Десять! Он повернул налево и пошел прямо на звуки редких выстрелов. Каждый шаг давался все с большим трудом, но начало рассветать, он уже различал завалившиеся деревья, торчащие сучья, корни под ногами и реже спотыкался, так что выходило баш на баш. А потом он набрел на протоптанную тропинку и припустил по ней, как Джесси Оуэне на Олимпиаде в Берлине, такой же черный, такой же быстрый. Никак не меньше трех километров в час выжимал, мировой рекорд в его обстоятельствах.