Последние солдаты империи - Евгений Авдиенко Страница 27

Савелий не раздумывая прыгнул в воду и вытащил маленькую девочку, мать которой настолько обезумела, что пыталась целовать ему ноги в благодарность за спасение дочери. Вокруг собралась толпа, и японцы с удивлением и уважением смотрели на странного русского, который до того оказался смущен вниманием и необычной благодарностью японки, что готов был провалиться сквозь землю. Одним из зрителей оказался известный на Окинаве мастер боевых искусств Канрио Хигаонна, который поначалу с любопытством рассматривал Савелия, а потом, решив познакомиться с ним поближе, подошел к парню и, узнав, что этот русский немного говорит по-японски, уважительно поцокал языком и пригласил Савелия к себе в дом – очень хотелось Хигаонне узнать, как живут люди в далекой России.

Этот случай связал Савелия Мохова и Канрио Хигаонну на долгие четыре года; когда между Россией и Японией был подписан мирный договор, и всех военнопленных начали отправлять на родину, Савелий не захотел возвращаться на родину и попросился учеником к сенсэю, став единственным русским, который удостоился чести обучаться у этого великого мастера.

История жизни самого Канрио Хигаонна довольно необычна. Он родился 10 марта 1853 года в Нисимура в семье самураев низшего класса. Отец Канрио владел тремя большими лодками и зарабатывал торговлей с Китаем, и маленький Канрио с удовольствием слушал увлекательные истории о чудесах этой далекой страны и о китайской культуре. Но особый интерес у него вызывали рассказы отца о боевых искусствах. Наверное, поэтому после трагической смерти отца, которого убили в драке в 1867 году, Хигаонна отправился в Китай, чтобы изучать искусства, способные превратить обычного человека в машину для убийств.

В то время подобными искусствами в Китае занимались тайно. Все китайские мастера тщательно отбирали себе учеников и обучали их в соответствии с их характером. Кандидат в ученики кроме огромного желания должен был иметь чистое сердце, светлые помыслы и быть преданным не только своему учителю, но и выбранному пути, которому должен быть готов посвятить всю последующую жизнь.

Много приключений выпало на долю Канрио Хигаонне в Китае, и когда через четырнадцать лет он вернулся на Окинаву в родной город Наху, его особенное и удивительное искусство рукопашного боя быстро сделало Хигаонну самым популярным человеком в городе. Даже полиция часто обращалась к нему за помощью, когда требовалось задержать особо опасного преступника; встречаясь с подозреваемым, Канрио Хигаонна предпочитал технику молниеносного удара ногой, ошеломляя его и заставляя упасть на землю, после чего появившаяся полиция спокойно производила арест. Постепенно у Хигаонны появились последователи и ученики, а стиль, который преподавал мастер, получил название Наха-те.

Живя в доме у Хигаонны, Савелий не гнушался работой. Он каждый день готовил обед и ужин для учителя и подавал его на специальном подносе, убирал дом и додзе, ходил за продуктами на рынок, но каждую свободную минуту посвящал изучению карате.

Так прошло почти четыре года.

Канрио Хигаонна был молчаливым человеком, бывало, что Савелий по нескольку недель ничего не слышал от учителя, кроме коротких команд на тренировках. Но летом девятьсот десятого года, во время вечернего чая, сенсэй неожиданно разговорился:

– Я многому тебя научил. Твое тело стало крепче железа, а руки – опаснее меча. Ты был хорошим учеником, но отныне у тебя своя дорога, – Хигаонна, внимательно наблюдая за учеником, сделал паузу и пригубил чай.

Эти несколько секунд показались Савелию вечностью. Многие в городе с самого начала были недовольны нахождением годзина в додзе Хигаонны, но Савелий постепенно убедил себя, что авторитет учителя сможет оградить его от любых завистников и недоброжелателей, и давно перестал обращать внимания на косые взгляды на улице. Но всему в жизни приходит конец.

– Я скоро умру и тогда тебя либо выгонят из города, либо посадят в тюрьму. Я этого не хочу. Возвращайся на родину и выбери себе профессию, которая будет кормить тебя и твою семью, но всегда помни, какому великому искусству посвятил ты свою жизнь. Не ленись и совершенствуй свое мастерство каждый день, потому что движение вперед и есть совершенство…

Вернувшись в Россию, Савелий не захотел возвращаться в родную станицу и какое-то время слонялся без дела, подрабатывая от случая к случаю, пока однажды не познакомился с необычным господином, который вербовал отряд отчаянных сорвиголов для службы в личной охране персидского шаха. Так Савелий попал в Персию, которая ошеломила молодого человека контрастом роскоши и нищеты. Однако Савелий был вполне доволен службой, которая была совершенно незатруднительной. Но когда через полгода грянула персидская революция, он был вынужден покинуть страну, спасая несчастного шаха, который, однако, после бегства и спасения, забыл отблагодарить своих верных нукеров.

Почувствовав вкус жизни наемника, Савелий за три года умудрился послужить в Италии, в Албании и Румынии. Когда разразился Балканский кризис, он перебрался в Боснию, где в начале четырнадцатого года неожиданно получил весточку от сестры, которая писала, что родители погибли, провалившись под лед, и отчий дом стоит без хозяина. Сестра умоляла приехать, и Савелий после одиннадцати лет скитаний решился наконец вернуться в родные края, где после нескольких месяцев тихой и беззаботной жизни его застала мировая война и всеобщая мобилизация.

* * *

Повод для побега, о котором несколько месяцев мечтал Борис Нелюбов, представился довольно скоро. Готовясь к приему новых партий заключенных, с конца февраля немцы стали освобождать ближние к Восточной Пруссии лагеря и перегоняли большие партии военнопленных в глубь Германии. Когда дошла очередь до барака, в котором находились Нелюбов и Мохов, оба были полны решимости любыми путями покинуть эту негостеприимную землю.

Погрузившись в вагон, Мохов первым делом исследовал деревянные перегородки и, подсев к Борису, шепотом произнес:

– Стенки-то – труха одна! Как отъедем немного, я дырку в углу выбью и сигаем сразу, пока никто не хватился. В снегу перележим, а дальше – как бог положит.

Борис согласно кивнул:

– Добро. К западу, верст через пятнадцать, будет деревня. Там попытаемся достать одежду и документы, иначе в этих арестантских лохмотьях мы далеко не уйдем.

Немецкие солдаты, которые несли охрану лагеря, не стеснялись вести разговоры в присутствии русских, и Борис, внимательно слушая болтовню конвойных, отчетливо представлял себе картину того, что находится вокруг лагеря.

Дальше все получилось как нельзя более благополучно. Оказавшись на свободе и дождавшись, когда поезд с заключенными отъедет на некоторое расстояние, Нелюбов и Мохов затемно добрались до близлежащей деревни. Заметив у крайнего дома двух лошадей под седлом, Борис, оставив Савелия караулить единственную тропинку, ведущую в саму деревню, подобрался к окну и с радостью разглядел в глубине дома немецкого офицера и его денщика, которые, сытно поужинав, готовились в дорогу.

Утро беглецы встретили на марше. Захватив немецкую форму, документы и лошадей, Борис и Савелий чувствовали, что фортуна наконец-то повернулась к ним лицом. Документы немецкого капитана фон Герстеля, направленного в австрийскую регулярную армию с секретным пакетом, и его ординарца, ефрейтора Клауса Шейхеля, как нельзя лучше подходили для целей, которые преследовали беглецы. Командировка в штаб одного из австрийских ударных корпусов, находящегося в Восточной Галиции, обеспечивала практически беспрепятственное путешествие до самой линии фронта; единственная неприятность случилась в самом начале, когда Борис, посматривая на связанного немецкого капитана и его денщика, размышлял, что же с ними делать дальше, прекрасно понимая, что оставлять в живых их нельзя.