Торпеда для фюрера - Вячеслав Демченко Страница 29

Но только «повышало шансы». Реальным выходом было создание механизмов самонаведения; и в сороковые годы во всех «торпедных» странах они были созданы — механизмы пассивного акустического самонаведения.

Успехи конкурирующих разведок в том, что работы велись почти одновремённо и в одном направлении, не стоит переоценивать. Элементарными знаниями по физике моря владели все разработчики.

Лучшей считается немецкая система F5 «Цаункёнинге». Кригсмарине, несмотря на жестокие бомбардировки союзной авиации, сумели в последние годы войны наладить её массовое производство, с удержанием устойчиво высокого качества. «Угри» «мальчиков Дёница» мчались на шум винтов и рокот двигателей, неукоснительно повторяя все манёвры корабля-цели… Вот только выяснилось, что стрельба вдогон (когда противник «шумит» сильнее всего, таково уж свойство гидроакустики) эффективна только по медлительным транспортам, да и то часть торпед сбивает в последний момент с курса мощный выброс воды винтами корабля. И «мчались» торпеды не так чтобы уж очень стремительно — быстроходные эсминцы или крейсера они попросту могли не догнать. И союзники вдобавок очень скоро оснастили свои суда буксируемыми шумоизлучателями, так называемыми акустическими ловушками «фоксер», которые оказывались для торпед куда как более соблазнительной мишенью.

Несколько позже (не только у немцев, но и у американцев, и у англичан) появились торпеды с улучшенными ходовыми качествами и наведением по кавитационному следу, но «несколько позже» в условиях войны оказалось «слишком поздно», — то же самое произошло со многими другими выдающимися техническими новинками. Реального перелома в ходе боевых действий они не оказали.

Со взрывателями дело обстояло ещё сложнее. Ударные или контактные взрыватели, при всей их кажущейся простоте, подводили во множестве случаев (бывало, что торпеда проламывала борт и вползала внутрь корабля и не взрывалась). То угол удара не тот, то на ходу на какое-то препятствие, ладно бы если противоторпедная сеть, а то просто какой-то плавник, наткнётся и сработает, то вообще «заест», а то шарахнет прямо в торпедном аппарате.

Но бесконтактные, магнитные, прежде всего, взрыватели предвоенной разработки были такого качества (кстати, именно в США более всего), что в первые годы войны капитаны подлодок волевым решением, вопреки инструкциям, приказывали отключить их, и применяли ударные взрыватели, — при всех прелестях последних. Надёжность магнитных взрывателей немецких торпед в 1939–1941 годах оценивалась в 50 процентов; реально, пожалуй, дело обстояло ещё хуже. Они, конечно, совершенствовались, к середине войны магнитные взрыватели уже срабатывали больше чем в половине случаев, с учётом повсеместной практики размагничивания кораблей, но сохраняли «врождённые» слабости: неразборчивость в целях, зависимость от гидрологической и геомагнитной обстановки, да и просто чувствительность к механическим воздействиям.

Вот и получалось: причиняли торпеды смертельный ущерб сваям и буям, мелким, но не размагниченным плавсредствам и, конечно, специальным буксируемым ловушкам, которыми тоже, вскорости, не преминули оснастить надводные корабли. Топили и своих, собственные «родные» лодки, если промах, случайная помеха или сбой системы самонаведения заставлял торпеду пойти на циркуляцию, — а уж обилие металла на субмаринах было для них самым лакомым. Подрывали бесконтактные взрыватели БЧ торпед и в гуще разрывов заградительного огня, и в тихом бурлении магнитной аномалии, и просто в кавитационном потоке кильватерной струи. Не выдерживали они (не все, конечно) и удара об воду при сбросе с самолётов-торпедоносцев, как бы самоубийственно низко и медленно те не удерживались на боевом курсе.

А много, затем опасно много и, наконец, непростительно много, — по мере совершенствования противолодочной обороны, усиления зенитного прикрытия и организации конвоев, — неудачных торпедных атак оборачивались гибелью подводных лодок, или же напрасными жертвами отчаянных пилотов торпедоносной авиации, или, в лучшем случае, бессильной яростью командиров торпедных катеров…

…— Как вы понимаете, любое серьёзное усовершенствование торпедного оружия нам жизненно важно. — Мартин Нойман сказал это с чуть уловимой ноткой печали. — И не менее важно, чтобы противник нас не опередил. Плюс в этом деле — русские без вашего Бреннера в документации (а они вывезли всё) вряд ли разберутся. За два года они ещё и прежние модификации торпед не пустили на поток, по нашим сведениям: довоенными запасами пользуются.

— А вы уверены, что Пауль-Генрих жив? И кстати, что-то мне подсказывает, что наши инженеры смогли бы по натурному образцу установить, какие там фокусы придуманы.

— Вот вы и сформулировали двуединую задачу, — кивнул Нойман, поднимаясь. — Разыскать «геноссе» Бреннера живым или молчаливым и найти утерянную торпеду. Детонации не было, однозначно, — следовательно, шанс сохраняется. И вы должны возглавить поиск по двум направлениям…

Туапсе. Лето 1943 г. Штаб КЧФ. Разведотдел

— И тогда такая вот хрень получается… — Полковник Овчаров рискованно откинулся грузным телом на изящной спинке венецианского стула, жалобно под ним заскрипевшего. — Что об этом загадочном «Вьюне» мы знаем не больше, чем немцы.

— Как это… — недоумённая кривоватая ухмылка перекосила лицо Давида Бероевича. — А эвакуированные архивы?

— Там, в этих архивах, с позволения сказать, классическая «53–38 ЭТ», — развёл на животе короткими пухлыми пальцами контрразведчик. — Настолько банальная, что, если бы не наши текущие трудности, была бы уже серийной. Модификация 41‑го, как мне доложили, в «ходовой части», по чертежам, отличается только рулевой машинкой.

— А в чём тогда уникальность?.. — поднял брови Гурджава.

— Вот тут, в голове, — постучал себя пальцем по высокому лбу Овчаров. — Что-то такое было в голове этого «Вьюна», что переполошило и немцев, а теперь и наш Наркомат вооружений. А в чертежах ни хрена нет.

— А таки точно было?

— Однозначно.

— И что же?

— Думаю, это его уникальная способность чхать на все попытки обдурить торпеду на пути к цели, что, естественно, делает уязвимым всякий немецкий конвой… Это если она у нас окажется. А если не у нас — так всякий союзный. Со всеми вытекающими для ленд-лиза и прочими сопряжёнными радостями.

— Так… — протянул Давид Бероевич. — И где же?..

— Тебе срифмовать? — недовольно проворчал полковник Овчаров. — Где-где. Не знаем. Ни мы, ни, слава богу, они. Не знаем, где эти её мудрёные мозги, куда и кто их спрятал, и когда.

— А сам? — Вопросы разведчика становились всё более и более лапидарны.

— Бреннер, что ли? Инженер? — хмыкнул контрразведчик. — Логичнее всего предположить, что после провала испытаний он стёрт в лагерную пыль. Мы проверяем, но пока безуспешно. Того дуболома, который поспешил объявить всё провалом, саботажем и происками, давно черти на большой сковороде шкварят, а Бреннера ищем, но… — махнул он пухлой ладошкой. — Особых надежд на успех нет. Сам знаешь, при отступлении заключённых сплошь и рядом уничтожали вместе с архивами лагерей, чтобы не путаться потом, где чья фотография.