Генерал СС - Свен Хассель Страница 29

— Признаюсь, я мученица погоды. — Фрау Канарис откинулась на спинку кресла с обаятельной, извиняющейся улыбкой. — Сильные жара и стужа очень на меня действуют.

— Хорошо, что мы разные, — вежливо сказал Гейдрих. — Лично я так занят неприятными делами вроде дюссельдорфского, что на климат особого внимания не обращаю.

Он снова взглянул на Канариса; адмирал снова не отвел глаз.

— Вы, конечно, в курсе последних событий? — спокойно продолжал Гейдрих. — Мои люди должны были арестовать некоего графа Остенбурга… не знаю, знакомы ли вы с ним?

Фрау Канарис невольно сделала резкий вдох. Гейдрих вопросительно приподнял бровь, но женщина уже овладела собой.

— И они не смогли этого сделать? — спросила она с сочувственным любопытством.

Гейдрих приподнял и вторую.

— Мои люди всегда делают то, что им поручено, фрау Канарис.

— О, не сомневаюсь… просто я не поняла… по тому, как вы это сказали… «должны были арестовать»… подумала, что, может быть…

— Совершенно верно. Должны были и арестуют. — Гейдрих улыбнулся и снова обратился к Канарису. — Странно, что этот человек оказался в Риме. Его несколько раз видели в обществе Анжело Ритано… Поправьте меня, если я ошибаюсь, но ведь Ритано ваш сотрудник?

Канарис пожал плечами.

— Возможно. Я, разумеется, не знаю фамилий всех, кто работает у меня. Но, если хотите, могу навести справки.

— Не стоит беспокоиться, — ответил Гейдрих. — Я быстрее сделаю это сам.

— Это не будет беспокойством, но раз вы так спешите…

— Я всегда спешу, — сказал Гейдрих. — Фюрер ждет быстрых результатов и высокой степени эффективности. Я выполняю его желания. — Отставил бокал и поднялся. — Прошу извинить, у меня назначена встреча с начальником гестапо.

Он бесшумно пошел по аккуратной садовой дорожке к ждущему «мерседесу». Канарис с женой молча смотрели друг на друга.

Однажды холодным, метельным утром нам с Портой поручили доставить на аэродром в Гумрак оберста Хинку. Он единственный спасся из горящего танка — выбросился за несколько секунд до взрыва — и серьезно пострадал.

Приехав на летное поле, мы обнаружили сотни раненых, ждавших отправки из сталинградского ада. Там стояли три самолета с работающими моторами и стремящимися взлететь экипажами, но мест для всех не хватало. Какой-то военный врач безумно носился туда-сюда среди запорошенных снегом носилок, уделяя внимание тем, кто был на грани смерти, указывая, кого нужно отправлять в первую очередь, а кого оставить; бегал все уменьшавшимися кругами и часто противоречил сам себе. Дважды называл оберста Хинку первоочередным пациентом, дважды отменял это указание, и Порта в конце концов не смог больше этого выносить. Ткнул меня в бок и указал подбородком на носилки.

— Ждать совершенно бесполезно. Присмотри за ним, я быстро вернусь.

— Куда ты?

Порта закрыл один глаз.

— Повидать одного друга… может, он сумеет что-то сделать. Иначе простоим здесь до конца войны.

Я пожал плечами и сел на корточки возле лежавшего без сознания Хинки. Друзей у Порты был легион, и все пройдохи. Уверен, что даже окажись мы посреди Сахары, Порта нашел бы знакомца, подпольно торгующего водой и крадеными верблюдами.

Через четверть часа он появился с обер-фельдфебелем в летной форме. Обер-фельдфебель заламывал руки и жалко выглядел.

— Ладно, не дави на меня! Я уже сказал, все будет в порядке… Этих бумаг было б достаточно, чтобы отправить куклу, тем более оберста! Используй их и помалкивай… дашь волю языку, так нам обоим кранты… И не забывай, что я для тебя сделал!

— Не забуду, — пообещал Порта. — Только кончай ныть, будь мужчиной. Ты нервируешь меня своим паникерством.

Обер-фельдфебель доверительно подошел поближе.

— Ну, и когда со мной рассчитаешься?

— Как только удостоверюсь, что бумаги подлинные.

Порта наклонился и сунул их во внутренний карман оберста. Потом сменил номер дивизии, прикрепив к его запястью новый.

— Что от этого изменится? — спросил я.

— Подожди, — посоветовал Порта. И оглянулся на своего нервозного друга. — Смотри мне, если они не сработают, — произнес он угрожающим тоном.

Через десять минут обезумевший врач вернулся. Свирепо посмотрел на Хинку, потом на нас.

— Я уже сказал, несите этого человека на перевязочный пункт. Нечего торчать здесь, сегодня его не отправят.

— Прошу прощенья, — сказал Порта, — но есть особые распоряжения. Оберст должен улететь.

— Послушай, обер-ефрейтор, не спорь со мной. Плевать мне на особые распоряжения, здесь я все решаю, и даже фюрер мне не указ! Уносите этого человека, пока я не рассердился.

— Ну, хорошо, — сказал Порта. Нагнулся и вынул бумаги из кармана оберста. — Не скажете ли, который час?

— Половина одиннадцатого, и не задавай дурацких вопросов! Выполняй, что приказано, и поживее.

— Угу. — Порта твердо стоял с карандашом в руке, записывая время. — Можно узнать вашу фамилию, пока вы не ушли? Не сочтите это дерзостью, мне приказано записать фамилию того, кто будет саботировать эти особые распоряжения. Указать точное время и все такое. Это не моя инициатива, это армейская проблема, я тут не при чем…

— Покажи эти треклятые распоряжения!

Врач вырвал бумаги у Порты, быстро просмотрел их. И я поразился, увидев, как изменилось его отношение. Он был недовольным, но почтительным.

— Хорошо. — Он вернул бумаги. — Грузите его в самолет… только, если ты обманул меня, обер-ефрейтор, да поможет тебе Бог! У меня сейчас нет времени проверять твои документы, но предупреждаю… я не забываю лиц!

Мы подняли носилки и побежали быстрой рысцой к самолету, который должен был взлететь первым.

— Не знаю, что там в этих бумагах, — заговорил я с отдышкой, — но если он узнает, что ты провел его, будет плохо.

— Не узнает, — презрительно ответил Порта. — Завтра к этому времени он все забудет.

— Не будь так уверен, взгляд у него был очень странный.

— Ерунда! — сказал Порта. — Можно отвертеться даже от убийства, если знать как. Я однажды сказал кому-то, что Гейдрих дядя моей матери… все превосходно сошло, я получил бесплатно столько бензина, что мог бы стать нефтяным бароном…

— Впервые слышу, — буркнул я.

Едва мы уложили оберста в самолет, вбежал какой-то оберстлейтенант [46]с листком бумаги в руке. И ринулся в кабину с жалким нытьем. Он казался в полном здравии, на нем не было ни единой отметины. Хотя бы полоски клейкого пластыря для приличия.