Старый тракт - Георгий Марков Страница 30

Думалось и о деревне… Вспомнилась размолвка с Мишкой Огурцовым.

Сидели в кино, шел какой-то длинный и нудный фильм. На просторе дожди, размытые дороги, засевшие в грязи грузовики, а в избе художник, с усиками обладателя страстного сердца, без удержу в постели, на деревенской кровати, ласкает и так и этак молодую деву, которую он умыкнул у престарелого мужа. У девы глаза закрыты челкой, поблескивали лишь зубы, она ползала на четвереньках по кровати. Не то она человек, не то она животное, думала Варя. Почему-то Варю поташнивало от этой любви, которая по всему угадывалась такой же нестойкой и переменчивой, как дождь: сейчас идет, а глядь, перестал.

Вдруг Мишкина горячая рука легла на Варину шею. И вот задвигалась, поползла под лифчик. Варя ошалела от Мишкиной наглости. А он, поощряемый ее молчанием, схватил ее грудь, зажал в широкой шершавой ладони и сладко зачмокал губами, слегка прижимаясь к Вариному плечу.

— Ты чё? Ты чё-нибудь там оставил? Шаришься, как в своем кармане, — загораясь негодованием, громко сказала Варя и, выхватив Мишкину руку, поднялась.

— Варя, Варюша, я понарошке потрогал. Ей-ей, больше не буду, — залепетал Мишка и заспешил за Варей, наступая на ноги зрителей и не отвечая на их ругань и тычки в спину.

Когда Мишка выскочил наконец из кинотеатра, Варя скрылась на извилистых дорожках парка, окружавшего Дом культуры со всех сторон… Пойти домой к Варе сейчас же Мишка не рискнул. Знал он Варину неуступчивость. А виноватым он себя не считал. Нет, не считал. Давно уже Варя позволяла брать ее тонкую руку и держать ее, гладить и пожимать весь сеанс. Мишка знал, что его рука наверняка менее приятна, чем Варина. Он работал в кормоцехе, часто голыми руками подсыпал в запарочный котел и овес, и кукурузу, и рубленое сено, и уж тут, как ни оберегайся, все равно в ладонь навтыкаются упругие, игольчатые травинки, овсяные и кукурузные оставья. Мишка перед каждой встречей с Варей булавкой выколупывал из ладони мельчайшие занозки, выпросив у матери кусочек сливочного масла, упрямо втирал его в жесткие ладони. Но напрасно Мишка страдал за свои руки. Варе они нравились, даже очень нравились. Сухие, горячие, сильные, они были ласковыми, доверчивыми и какими-то надежными, вселявшими в Варино сердечко спокойствие.

И все же Мишкин поступок обидел ее.

Она и сама догадывалась, что придет час и дружба, которая связывала их все школьные годы, обретет что-то совсем новое. Жизнь несла их по своей вечной орбите. Сегодня Варя свободно доверяет ему руки, завтра сольются в поцелуе их губы, а там… Варя старалась не думать об этом: от старших она слышала, что у любви свои пути и законы, что надо, то она и продиктует. Но пока, по ее представлениям, Мишка не имел права на свой поступок, по крайней мере, все, что он сделал, не должно было быть таким неожиданным. Все ж ко всему есть свой подход.

И вот Варя уехала, а он даже и не проводил ее. А вдруг на этом и кончится их дружба, уже никогда он не будет толочь поскрипывающий снег под окнами ее дома или высвистывать соловьиные трели…

Раздумывая обо всем этом в тишине городской квартиры, Варя чувствовала холодок в груди, тревогу и, может быть, даже раскаяние. Ну разве что-нибудь случилось с ней драматического оттого, что Мишка потрогал ее грудь? Ничего подобного. Жива-здорова, ест хлеб-соль с аппетитом. Ведь все равно когда-то это должно было случиться. А вот друга может она лишиться. Разве есть на свете другой такой лохмач-бедолага, как Мишка Огурцов, весельчак, говорун, знатный артист в районе, мастер на все руки — от балалайки до баяна и саксофона? За Мишкой девчонки и старше и младше его гужом шьют.

Может быть, черкануть ему короткую записку? Так и так, мол, Миша, хоть обидел, замахнулся на девичью честь, но на первый случай прощаю и дружбу нашу не хочу рушить.

Эта мысль показалась Варе приемлемой. Насильно она в друзья не напрашивается, но и приносить в жертву их многолетнюю дружбу ради ложной гордости тоже не хочет.

Она мысленно принялась составлять письмо Мишке. Вверху поставила число, место написания, оставила отдельную строку для обращения. Но как к нему обратиться? Если написать просто «Здравствуй, Мишка», это как-то простовато и несолидно… Назвать его дорогим или милым больше подошло бы по правде ее чувства к нему, но не слишком ли это откровенно? Может еще подумать, что она заискивает перед ним, ищет примирения любой ценой.

Варя стала вспоминать прочитанные книги, в которых были образцы переписки: «Любезный Иван Сергеевич», «Ваше сиятельство Лев Николаевич», «Высокочтимый Антон Павлович», «Ваша светлость Софья Андреевна» — приходили на ум запомнившиеся обращения, но все это не подходило к данному случаю.

«Ладно, когда начну писать, тогда и придумаю, как обратиться к Мишке… А напишу после экзаменов, сообщу о самом главном. Вот и повод удачный… чтоб не подумал, дурак, что шибко он мне нужен».

Придя к этому решению, Варя успокоилась, а через минуту сон сморил ее, и она безмятежно проспала до утра, пока Надя не закричала над ее ухом:

— Тростинка! Ты что же это, неладная, дрыхнешь до сей поры?! Вставай скорее, завтрак на столе, автомобиль у подъезда…

Валерий и Варя вернулись под вечер. Надя уже пришла с работы, подогрела обед и сидела за столом, перелистывая свежий номер анатомического журнала и поглядывая в окно.

Варя ворвалась в дом возбужденная, еще больше загоревшая, с шелковой цветистой косынкой на плечах. В глазах и на щеках пламя. И мальчиковая стрижка, которую Надя поначалу признала неудачной, так подходила ей. Короткое простенькое платьице с пояском делало ее стройной, изящной, будто выточенной. «Будет, кажется, у нас Варька красавицей», — не без зависти подумала Надя.

— Ой, Надюш, такая поездка! Знаменито, чеслово! Чуть не целый день ездила, а все равно кой-куда не поспели, — восторженно заговорила Варя.

— Ну, брат, и сестрица у тебя, Надюша, — ласково посматривая на Варю, сказал Валерий, устраивая на круглую вешалку синий плащ и соломенную шляпу. — Почемучка! Куда ни кинет взгляд, давай объясняй, что к чему… мозоль на языке набил…

— Живо мойте руки — и за стол! Я с утра ничего не ела, — приказным тоном сказала Надя.

— А мы с Валерой перехватили… На инструментальном заводе как раз обеденный перерыв объявили. Вкуснота, Надюш! Неплохо, скажу тебе, рабочих питают, — не утрачивая восторженности и продолжая сиять своим глазастым и скуластеньким лицом, сказала Варя.

— «Неплохо рабочих питают!» — передразнила Надя сестру. — Пташка ты еще, Тростинка! Ты что же, думаешь, секретарю горкома из общего котла подали?..

Варя обескураженно замолчала, не понимая, что скрыто за этими словами сестры.

— А что же? Разве они успели б сварить особо? — развела руками Варя, и вид ее сразу поблек.

— Сварить особо не успели, а зачерпнули с донышка котла и подали вам кусочки пожирнее, — язвительно сказала Надя.

Это была такая неправда, что Варе захотелось прикрикнуть на сестру. На самом деле было так: они с Валерием вошли в столовую в разгар перерыва, когда в огромном зале за столами сидели уже сотни людей. Они подошли к длинной стойке, отделанной ослепительно белой плиткой, взяли сами подносы и сами же поставили на эти подносы круглые из нержавеющей стали прикрытые крышками миски с первым, металлические тарелки, наглухо закрытые колпаками, со вторым. Блюда медленно двигались по широкой ленте, соединявшей стойку с кухней. Официантка в белом халате и белом высоком колпаке кнопкой регулировала это движение. Скапливалось людей больше — лента двигалась быстрее. Народ иссякал — лента останавливалась. Подсунуть секретарю горкома при этом порядке раздачи пищи «обед пожирнее» не смог бы даже самый хитроумный подхалим.