Резервисты - Егор Лосев Страница 40

Серый тоже подмигнул Лехе и кивнул подошедшей официантке на кружки, с просьбой повторить. Та мигом принесла два полулитровых стакана. Генка разбил спорщикам руки и скомандовал: «Start!»

Спортсмены отпили, и Иоганн удивленно вскинул глаза.

— What’s that? (Что это? — англ.)

— It’s a beer (Это пиво, англ.), — скромно ответил Серега, тихо добавив: — Mixed with vodka (смешанное с водкой, англ.). Улыбки у обоих шведов слегка потускнели, такого оборота они не учли.

— Are you russians? (Вы что, русские? — англ.) — подозрительно спросил «секундант» Иоганна.

— Yes! — гордо отчеканили пацаны.

Надо отдать шведу должное, первую пол-литру «ерша» он осилил. Контрольную прогулку до туалета жюри засчитало обоим. На половине второй банки захмелевший Серый научил Иоганна швейковской игре «Тигр идет». Правила были изменены. Каждые три минуты Генка восклицал: «Tiger is coming!» (Тигр идет! — англ.), и участники под наблюдением жюри прятались под стол. На четвертый раз Иоганн заявил: «Fuck the tiger!» (К черту тигра! — англ.) и уютно улегся под столом. Серый с трудом взгромоздился на стул и потребовал нож. Кое-как шведа доволокли до машины, два раза уронив, так как жюри тоже основательно нагрузилось.

Глубокой ночью три шатающиеся фигуры, спотыкаясь, плелись по обочине шоссе, точнее, плелись двое, с трудом волоча третьего, периодически роняя его в пыль. Все трое истошно орали песню.

Батальонная разведка.

Мы без дел скучаем редко,

Что ни день, то снова поиск, снова бой.

Ты, сестричка в медсанбате,

Не тревожься, бога ради,

Мы до свадьбы доживем еще с тобой!

— разносились над темными холмами дикие вопли, наводя ужас на шакалов, сусликов и сирийских часовых по ту сторону границы.

Весь следующий день Серый страдал «русским народным праздником» — похмельем. Он лежал на койке, прикладывая к гудящей голове прохладное лезвие ножа, и стонал.

Квартира принадлежала какой-то нищей палестинской семье. Из мебели в комнате имелись только сложенные матрацы да подушки в углу, ну и телевизор на тумбочке. Над матрацами висела совершенно неуместная здесь картина, изображающая березовую рощу.

— А где мирные? — спросил Абеба, устраиваясь на полу.

— Там! — Габи ткнул вилкой в дверь за спиной. — Мужик, жена (всего одна почему-то!), ну и детей штуки три.

Леха тоже сел на пол. Гора матрасов выглядела заманчиво, но трогать вещи мирных строго запрещалось. Взвод мог вломиться в дом, взорвав стену, но присесть в этом доме на кровать никто не мог. Иногда приходилось торчать в захваченных домах по несколько дней, но даже если хозяев не было, приходилось спать в спальниках на полу.

Все молча жевали с мрачными и злыми лицами. Сквозь дверной проем виднелся дежуривший у выходящего на улицу окна Ариель.

— Вот если бы наступил мир, — сказал Генка, дожевывая. — Ты бы сюда приехал?

— Еще не хватало! — отмахнулся Леха. — Что тут делать, в этой помойке?!

— А я бы приехал, — Генка обвел рукой облезлую комнату, — вспомнить, как воевал, что чувствовал тогда.

— Мой брат так сделал! — вмешался Серый. — В Ливан съездил.

— Да ну! — не поверил Леха. — В Ливане любого израильтянина прямо в аэропорту на куски порвут!

— А он после армии русское гражданство восстановил и с российским паспортом поехал по местам боевой славы.

— Ну и как? — поинтересовался Гена.

— Говорит — понравилось. Хесболлоны в Бофоре, музей сделали. «Т-55» сгоревший поставили и подпись: «Сионистский танк «Меркава», уничтоженный борцами за свободу». Экскурсовод рассказывал: мол, там полк израильтян завалили при штурме.

— Круто! — произнес Генка. — Я тоже туда хочу!

Серега вдруг серьезно спросил:

— Мужики, у меня крыша поехала, или «палы» там за дверью «Мурку» поют?

Леха с Геной прислушались.

Как-то шли на дело.

Выпить захотелось.

Мы зашли в шика-а-арный рестора-а-ан,

— выводил за стенкой хриплый женский голос, а несколько тонких, детских голосов подпевали:

Там сидела Мурка в кожаной тужурке,

А из-под полы торчал наган.

Гена уронил тарелку на пол. Леха почему-то испугался. Израильтяне вокруг продолжали невозмутимо наворачивать тушенку.

* * *

С тех пор как Сашка увидел Кунейтру в бинокль, проклятый город не выходил у него из головы. Как ни пытался он убедить себя в том, что это просто пустые развалины, ничего не получалось. Город приходил во сне, церковь померещилась ему, когда он разглядывал в бинокль Газу. Поиск в Интернете дал всего несколько мутных фотографий и живописные бредовые истории о том, как подразделения ЦАХАЛя специально разрушили все дома до единого, перед тем как вернуть город сирийцам. Сашку это позабавило, почитав кое-какой материал об арабо-израильских войнах, он представил себе, что могло уцелеть в городе, который три раза переходил из рук в руки, противники не стесняли себя ограничениями, используя танки, артиллерию и авиацию по полной программе. К семьдесят третьему году город уже был брошен жителями, так что атакующие боеприпасы не экономили.

В очередную увольнительную Сашка порылся в чулане и выудил привезенную отцом из России мощную подзорную трубу. Не ту складную игрушку, которая продавалась во всех спортивных магазинах, а настоящую пятидесятикратную. Вооружившись оптикой, он специально подъехал на один из холмов, откуда Кунейтра хорошо просматривалась. Изучая разрушенные дома, он заметил туристические автобусы, припаркованные у обзорной башни. Это здание и стоянка перед ним выглядели единственным островком цивилизации среди зловещих развалин. Стайки туристов разноцветными точками перемещались по заросшим травой и деревьями тротуарам. Тогда, глядя в круглые окна заброшенной церкви, он понял, что хочет попасть туда, увидеть вблизи этот мертвый город, побродить между руинами, заглянуть в церковь, подняться на пробитый снарядом минарет мечети.

Сашка так и не смог объяснить себе, зачем ему это понадобилось, просто внутри что-то тянуло и говорило: «Хочу!»

Сидя на перерытом старыми траншеями холме, он попытался прикинуть, как можно удовлетворить это ненасытное внутреннее «хочу».

Сашка влез на броню навсегда застывшего в капонире «Центуриона», пристроил трубу в ржавый пулеметный штатив и стал изучать подходы. Все дороги, ведущие из города в сторону Израиля, через пару десятков метров упирались в каменные или земляные завалы, на камнях висели желтые таблички, очень похожие на висящие по эту сторону границы и предостерегающие: «Осторожно, мины!»

Только две дороги оставались свободными. Одна заканчивалась среди множества белых блочных домиков и контейнеров с четкими черными буквами UN на стенах.