Резервисты - Егор Лосев Страница 42

Мухаммеду от парней попадало иногда, однажды даже зуб выбили. Но Катька пообещала на них знакомых урок натравить, отстали пацаны.

Когда Мухаммед институт закончил, предложил он Катерине руку, сердце, пальмы, море, верблюдов, ну и все, что у них там, в Газе, есть. А она, дура, возьми и согласись, откуда ей знать, что за сказочная Газа такая, по глобусу вроде место подходящее, теплое, море рядом. Повелась — как фраер дешевый.

Ну чего, взяла с собой картину с березами на память о родине, и двинули в дальние страны.

Добирались через Египет, одни пески вокруг, да пальмы с верблюдами. Наконец к границе приехали. Египетские солдаты все с усами, в белой форме, важные такие. Евреи тоже не подкачали, подтянутые, какими-то подсумками увешанные. Один солдатик, когда вещи шмонали, все на картину пялился да вздыхал. Небось тоже из тех краев.

Приехали к мужа родителям, а там натурально «Белое солнце пустыни», только без товарища Сухова. Бабье в паранджах сквозит туда-сюда, какие-то подносы разносит. Мужики такими взглядами смотрят, ну чисто животные. Особенно брат старший, Халед.

Катерина мужу сразу сказала: «Я тряпье не надену!» А он засмеялся: «Не надо, — говорит, — я не религиозный, только ты осторожней будь».

Осмотрелись они, квартиру сняли, картину с березами на стену пристроили. Вроде жить начали. Кисло, конечно, солдатня вокруг, не поедешь никуда. Море, правда, рядом — искупаться можно, но только в платье. Мухаммед в школу устроился, учителем. Через месяц братья мужнины ей предъяву кинули. Мухаммеда отвлекли куда-то, а Халед давай ей тереть чего-то, одеваться, мол, надо скромней. Катька поначалу сдерживалась, тот глаза обкуренные вылупил и попер как на буфет, сам огромный, бородатый. Остальные братья рядом стояли, пялились, суки позорные. Ну не стерпела Катерина да послала его на своем ломаном арабском, пускай своей бабе порожняк гонит, она на то у него и есть и ходит как пугало, вся замотанная. Жаль только, что по-арабски как на фене не выдашь. У Халеда глаза по блюдцу стали, рванул ее за плечо, чуть руку не выдернул. Да не на ту напал, сразу по шарам заработал, а как упал, еще и табуреткой ему по батареям торцанула, чтоб знал, гнида парашная, на кого клювом щелкать. Пока старший брат по полу катался, младший тоже сунулся было, но ему перо показать хватило. На шум Мухаммед прибежал с отцом. Ох и сказала ему Катька, но это разве переведешь. Больше они на семейные праздники не ходили.

А дальше дети пошли, Катерина троих подряд родила, как выкормили, хрен его знает. Больницы убогие, условий никаких, одно слово, зона. Хорошо хоть родители Мухаммеда деньгами помогали.

А дальше война началась. Кто против кого, не поймешь. Раньше как на зоне жили, а теперь как в ШИЗО, в штрафном изоляторе в смысле. На улицах толпы с оружием. Сверху евреи бомбят, то вертолетами, то еще непонятно чем. Хоть стекла подчистую вынимай. Иногда танки с пехотой по улицам гоняют, выйти страшно.

Халед в боевики подался. Однажды в гости зашел, хвастаться. В камуфляже весь, с «калашом», гордый, как медный чайник. «У меня, — говорит, — группа, трое бойцов в подчинении». Катька сразу мужу сказала, мол, фуфло все это, дешевка твой Халед, а под законника канает, грохнут его не за хрен собачий.

Как в воду глядела, через неделю евреи всю кодлу шлепнули. Из танка шарахнули, да не простым снарядом, а хитрым, тем, что в воздухе иголки стальные разбрасывает. Катя даже посмотреть пошла. Нашпиговало их иголками по самое не могу, ну вылитые дикобразы. На похоронах — опять толпа с волынами, беспредел полный.

Как еще школу, где Мухаммед работал, не закрыли. Дети все, вон, на улицах с оружием бегают. Хорошо хоть своих пока дома кое-как удерживала.

Недавно Мухаммед с кем-то на улице сцепился, даже непонятно из-за чего. Ногу ему прострелили, хорошо хоть совсем не убили.

При такой жизни ко всему привыкаешь, так что, когда среди ночи заревели под окнами танковые моторы и застучали по ступенькам тяжелые солдатские башмаки, она не удивилась. Оделась только и стала ждать.

Дождалась, загрохотали кулаком по двери, ввалилась целая кодла и давай по углам стволами да фонарями шарить. Вежливые, правда, не то что вертухаи на зоне. Попросили всех в одну комнату зайти. Там до утра и просидели, Катька от безделья бигуди накрутила. Утром тоскливо как-то стало, стрельба за окнами, жрать нечего, в магазин не пойти. Вот и решили они с детьми попеть, чтоб не так страшно было. Обняла Катька своих малявок, и затянули они «Мурку».

* * *

Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая.

Здравствуй, моя Мурка, и прощай,

— неслось сквозь тонкую дверь. Наконец Гена ткнул пальцем в картину на стене, изображающую березовый лес.

Серега встал и решительно постучал в дверь. Открыл пацан лет пяти с бандитской мордахой.

— Мамку позови! — сурово потребовал Серый по-русски.

Пацан исчез. За дверью послышался шум, затем выглянула цыганистая баба в цветастом платье и в бигудях. Пацан высунул голову из-за двери и ткнул в Серегу пальцем.

— Это вы, гражданка, тут «Мурку» распеваете? — поинтересовался Леха, удивившись собственной смелости. И тут же огреб суровый ответ.

— Тамбовский волк тебе гражданка! — заявила женщина и повернулась к Серому. — Ты, што ль, меня звал, фраерок? — прищурилась она.

Серый растерялся и стал мямлить: мол, русскую речь услышал, земляки.

— Ага, еще скажи навестить заехал на бандуре своей! — Женщина кивнула за окно, туда, где в переулке стоял танк. — Лучше пожрать оставьте, раз земляки, на улице беспредел, носа не высунешь! — сверкнула баба золотой фиксой. — А дети со вчера голодные!

Генка, который до этого момента откровенно прикалывался, повернулся к коробкам с сухпаем и наткнулся на Цвику.

— Чего ей надо? — спросил Цвика и ворчливо добавил: — Вы, русские, везде друзей находите, даже тут!

— Она жрать требует! Говорит, они голодные сидят, — перевел Серый.

— Тебе какое дело? — насупился Цвика. — Это их проблемы!

— Но там же дети! — не отставал Генка.

— Ну ты достал, джинджи (рыжий, ивр.) — сдался лейтенант. — Ладно, отдай им сухпай.

Генка облегченно вздохнул и сунул женщине три оставшиеся коробки.

— Благодарствуем, — кивнула та и захлопнула дверь.

— А чего у нее с головой, — удивился Габи. — Инопланетянка она, что ли?

— Поговорите с ней? — попросил Томер. — Может, она нам телик включит?

Леха нерешительно стукнул в дверь, хозяйка высунула голову в бигудях.

— Чего тебе, служивый?

— А можно телик включить? — спросил Леха.

— Да на здоровье. — Баба выудила из тумбочки пульт, щелкнула кнопкой и вручила Лехе, захлопнув у него перед носом дверь.

Телевизор был настроен на катарский телеканал «Аль Джазира». Шел выпуск новостей, ведущая в платке что-то говорила, справа от нее помещалась карта Израиля с полоской Газы снизу. В самом низу Газы пульсировала красная точка с арабской вязью под ней, явно обозначавшая Рафиах. Ведущая замолчала, многозначительно уставившись в камеру. На экране замелькали кадры: толпа вооруженных людей с улюлюканьем бежала по узкой улице. Передние, в камуфляже с закрытыми масками лицами, несли в руках что-то заштрихованное квадратиками цензуры. Люди передавали ЭТО друг другу, махали перед камерой испачканными красным руками. Кадр сменился на шестерку вооруженных боевиков, на переднем плане опять разложены заштрихованные квадраты, а рядом в кучки сложены обломки снаряжения, обрывки формы. Снова смена кадра: толпа, топчущая и пинающая лежавший на земле люк десантного отсека БТРа.