Беспощадная бойня Восточного фронта - Вилли Вольфзангер Страница 45

Вольфзангер, как писатель, проявляет себя даже в небольших заметках. Это относится, например, к его переписке с Георгом, с которым он общался многие годы. При этом он пишет, что его друг не верит в его призвание как поэта и делает ему серьезные замечания, советуя описывать свои переживания реалистично и правдиво. И считает, что кое-что нужно переписать заново. Георг критикует также некоторые автобиографические страницы из работы Вольфзангера: когда он взял их в руки, то испугался и при всем их очаровании положил обратно на стол. «Когда пелена спадает, уходит в сторону квинтэссенция вопроса, и не остается ничего, кроме насмешливых замечаний». Георг предполагает, что друг после этих слов может не подать ему руки, но его замечание: «это истинная правда». Затем он продолжает: «Стоит ли все же говорить тебе эту правду? Но если я, к примеру, воспринимаю твой текст как «игру» или «улыбку Марселя Трокадато {9}» должен спросить себя, к чему все это? У меня не останется ничего, кроме чувства пустоты. Если смысл нашего искусства в том, чтобы воспевать ничего не значащие детали, то в чем он заключается?» Это разногласие относится, правда, не к данной рукописи Вольфзангера, а характеризует тот спор между друзьями, который они, вероятно, вели и по другим работам Вольфзангера. Военное поколение могло бы оценить «Покаяние» Вольфзангера как исповедь в его слабости и отчаянии. Поэтому книга подлежала некоторой трансформации и обработке, как, в общем-то, это и следует из замечаний на ее фрагменты Георга. Сегодня нас поражает тон переписки друзей, глубокая серьезность, с которой обсуждаются различные вопросы, и язык, который предполагает, как само собой разумеющееся, поэтические задатки у обоих молодых людей. Тем не менее слова Георга касаются сути личной катастрофы Вольфзангера и его военных переживаний. Вилли пишет: «Если ты возражаешь мне, то должен прямо сказать: да, мой друг, я ничего не могу тебе ответить, так как не считаю возможным обсуждать с тобой эти проблемы. Я считаю нужным видеть жизнь в ее самом отвратительном обличье. Я знаю также, что в настоящий момент она вызывает у меня брезгливость. Но этот мой вывод для меня не окончателен. Поэтому я молчу как поэт». Но Вольфзангер не молчал. Он оставался верным своему первоначально выраженному кредо: изображать в своем «Покаянии» все детали происходящего и свои собственные переживания. И именно благодаря подлинности его повествования оно приобретает такую силу и мощь.

В архиве Вольфзангера имеются многочисленные документы, говорящие о том, что именно книга «Покаяние» имела для него определяющее значение. Он видит в ней мощное и беспощадное осуждение войны. Соответствующая всем литературным канонам, эта книга по праву может считаться основным произведением молодого поэта. В течение всей своей солдатской службы он ведет каждодневные записи — причем в различной текстовой обработке, — касающиеся самых различных проблем, связанных с его пребыванием на фронте. Вольфзангер писал повести и другие прозаические произведения, которые составляют значительную часть его литературного наследия. У него также много стихотворений, часть которых представляет собой его личные размышления, быстро написанные, не всегда хорошо рифмованные и согласованные. Дневники — это опора его памяти, с большим числом сокращений, иногда всего лишь с одним определяющим словом, и, наконец, письма к людям, с которыми он поддерживал контакты, и к друзьям. Он пишет матери, но не хочет ее зря беспокоить, поэтому в своей корреспонденции обходит наиболее трагические военные события и прежде всего случаи, когда приходится плохо ему самому. То, что из его писем применимо для книги, он выписывает в свою записную книжку, прежде чем отправляет корреспонденцию. В документах десятки страниц, напечатанных на машинке, соседствуют со страницами, написанными от руки. То, что он отбирал из своих записок, будучи в отпуске, Вольфзангер дословно переносил в рукопись.

Сравнение текста книги с письмами и дневниками говорит о том, что Вольфзангер осознанно и тщательно отбирает наиболее качественный материал. Он не освещает — по меньшей мере, не заведомо — своей роли на войне. Отсутствие сцен, которые были бы характерны для его собственного возмужания, говорит о том, что он поставил перед собой задачу написать серьезную книгу. Поэтому он не оставляет в своей рукописи места для различных нелепых и комических случаев, с которыми сталкивается на фронте и в тылу, но в письмах к матери на них останавливает особое внимание, чтобы ее развеселить. Это главным образом описания событий, происходящих в перерыве между боями и часто затрагивающие его лично: по-видимому, таким образом фронтовик тоскует по всем свежим, свойственным юности впечатлениям, которые были обычными для него в домашней обстановке. Часто он чувствует себе не двадцатилетним, а хорошо развитым четырнадцатилетним мальчишкой. Во время своих поездок в Германию Вольфзангер прежде всего наслаждается невозможными на фронте нормальными отношениями с женщинами. В письмах из военного госпиталя Нойбранденбурга он, например, сообщает: «Сестра Фридель отказалась подтирать сопли у страдающих заболеваниями почек больных, которые ведут себя как младенцы в рубашках для грудных детей». С Ингой, которая называет его «сладким младенцем», заставляя пить валериановые капли, он любезничает, но в то же время, когда лежит в кровати, разрешает только «осмотреть мои мозоли», не давая поднимать одеяло, «когда она убирает утром кровать». Полугодом позже он пишет из военного госпиталя в Оберхофе домой:

«Я должен был оставлять мою тарелку чистой, чтобы маленькой Анне не приходилось убирать остатки пищи. Их я сложил в бумагу и выкинул. Вальтер поднял мой сверток; секунду промедлил и затем бросил его мне в голову. Остатки котлеты были размазаны на моих очках. Я соскоблил их, и бросил котлету прямо ему в рот. Тогда он стал пытаться обмазать ею маленькую Анну, но она вылила ему целый кувшин воды на лицо. А я — беззащитный, не в силах остановить смех — получил еще от Анны пинок под зад. Но потом я отомстил обидчику, закрыв его с Анной в палате, предварительно разобрав постель и таким образом скомпрометировав ее. Но потом мы, конечно, помирились! Это замечательно, не правда ли? Но я писал уже однажды, что нельзя сравнивать наше отношение здесь с сестрами с тем, как относятся к ним солдаты на войне».

Однако такие веселые моменты в жизни были, конечно, исключением. В течение долгого периода времени жизнь Вольфзангера состояла из сплошных опасностей и лишений. И не только непосредственно на фронте, но за его передовой линией.

Особенно в течение последних двух лет, когда солдаты испытывали особую жадность к жизни, иногда зловещую саму по себе. Так, Вольфзангер то оглушает себя спиртом, зная, что тем самым разрушает свой организм, то сближается с женщинам в занятых немцами областях. Он делает это, не считаясь со своей совестью, которая не всегда сдерживает его. Например, он пишет, как одурманенный вояка, которого только истощение может удержать от секса, ищет его, встречаясь без разбора с женщинами за линией фронта. Он приводит свое наглое требование («матка, пришли нам две паненки, не отказывай усталым солдатам») в письме от мая 1944 года. Его мать уже давно знает, что паненки — это молодые девушки — «девочки-подростки», как называет их Вольфзангер. Они возникают в его письмах вновь и вновь. Он сообщает о «разведке» в «заполненной паненками сауне». Но ищет Вольфзангер скорее защищенности, чем секса. Это, очевидно, гораздо труднее найти на войне, где бывшие гражданские лица ведут борьбу за существование. Он пишет своему дяде из Украины: «Конечно, хороши женщины, стройные, гибкие с прекрасными лицами и при косметике. Но ни грязные, безобразные девушки, которые предлагают свои услуги за кусок хлеба». В начале войны он еще боится домогаться любви у женщин чужих народов. Но в 1944 году это уже не имеет для него большого значения. По крайней мере, можно пользоваться их услугами время от времени. Жизнь солдат на войне больше уже не является чем-то чрезвычайным, а становится обыденной. К удивлению, ему — солдату оккупационной армии, — по-видимому, удается создать нормальные связи. От российской действительности он больше не может уклониться, уходя в свои занятия литературой и музыкой. Вольфзангер все чаще встречается с русскими людьми, которые вовсе не похожи на те карикатурные образы, которыми изображала их нацистская пропаганда. На позициях за Витебском Вольфзангер в мае 1944 года влюбляется в Клару. «Кто знает, что могло бы случится, — спрашивает он, — если бы эта связь не закончилась очередным отступлением. «Прощание с Юрковашено было тяжело всем нам. Вчера вечером я еще лежал в постели у Клары и утешал ее до тех пор, пока она не заснула вся в слезах. Но утром, когда я наградил ее прощальным поцелуем, она уже не плакала, а только всхлипывала, как Паула. Ее отец желал мне счастья, и мать одобряла меня. Разве такие люди могли быть моими врагами? Никогда».