Раненый город - Иван Днестрянский Страница 45

— Хорошо попал! — повторяет он. — Гляжу, будет из тебя толк! Давно бы так! Развоевался не на шутку!

Достоевский щурится, разжигая трубку, и выпустив дым, улыбается. Что это его развезло на дифирамбы? Хотя он давно уже меня не третировал, такое в первый раз слышу. Нет уж, не куплюсь! Не то потом сам же первый заявит, что я рано воображать начал.

— Видел, что они в нас тоже чуть не попали? Сидели бы, как положено, за левым простенком, могли пулю поймать запросто!

— Они всегда могут!

Молча курим. Не могу же я признаться Сержу, только что высказавшему мне несвойственную ему похвалу, что час от часу в душе растет смятение и, при всей ненависти к националистам, мне становится все труднее рисковать за погубленное уже дело. Ненавижу это ощущение, потому что не могу понять, от разума или от страха оно приходит… Может быть, это не просто усталость, как думает Али-Паша, а хуже… Из-за этого опасения я вновь на передовую и полез. Рядом с Достоевским приходится держать себя так, будто ты снова стал прежним, как в первый день, когда по своей воле шагнул вперед. Он более толстокож, для него в происходящем меньше сомнений и больше обыденного. Он легче мирится с оказавшимися для меня такими неожиданными бардаком, нищетой на оружие и рутиной. Любую попытку отступить перед этими трудностями он объявляет трусостью. Для него есть достаточное утешение в личной гусарщине. А я-то рассчитывал на осмысленность, быстрое достижение каких-то зримых целей! Не выходит! Делаем шаг вперед — и тут же нас тянут на два шага назад.

— Чего-нибудь выпить у тебя нет? — спрашиваю вдруг я.

— Это можно! — с готовностью соглашается на допинг Серж. — Половина вчерашнего осталась. Оглиндэ приховал! Сначала румыны вылазкой на Гриншпуна часть народа разогнали, потом батя не пришел… А потом сами из-за какой-то дури пересрались. Банкет концовкой не заладился!

Как всегда. Этим обычно и заканчиваются попытки снять напряжение всем кагалом. Зато будет чем скрасить остатки сегодняшнего дня!

— Ты хоть Жоржа пригласи, не будь скотиной! — советую я, шагая за угол к подъезду.

Благодушествующий Достоевский собирается согласно ответить, но тут мы с ходу напарываемся на Али-Пашу. Рядом с ним стоит Гриншпун с ехидной рожей. Он, оказывается, никуда не ушел, а торчал здесь, пока мы битых полтора часа маневрировали.

Знакомое нам обоим выражение лица командира заставляет Сержа остановиться и по форме доложить: «Товарищ старший лейтенант…» — и так далее, что полагается в данном случае. Я принимаю подобие стойки «смирно». Достоевский вылез вперед и нарушил субординацию, потому что я старше него по званию. Но речь сейчас не об этом. Едва дождавшись конца доклада, взводный матерно разъясняет нам, какое, оказывается, счастье, что в ПМР до сих пор не организовали дисбат. Мы отпираемся и говорим, что не виноваты в том, что во время нашего визита мули учинили прицельный обстрел Джона. На вопрос о том, какого рожна я оказался за пулеметом, отвечаю: случайно, лишь потому, что Диму ранили в глаз. Это известие приводит Пашу в легкое замешательство, но он быстро находит новую точку опоры в «горшках на голове» и снайперской винтовке Сержа, которая из-за его плеча молчаливо свидетельствует о нашем злонравии. В заключение взводный категорически запрещает нам отлучаться из расположения. Подтверждая обоснованность его приказа, со стороны мулей снова трещат очереди. Поодаль что-то бухает.

— Вон, — Али-Паша мотает головой, — после ваших подвигов сволота никак успокоиться не может! Пшли вон, в штаб-квартиру, и не вылазьте больше! Стоять! Что, на самом деле пулемет уничтожили?!

— Вроде так, — снова опережает меня Серж, — отлично попали! И я видел, и Джон с бинокля!

Взводный делает ему знак идти и обращается ко мне:

— Ну и что ты, Эдик, этим хотел доказать? Я думал, ты понял, а ты — как пацан!

— Да все я понял! Просто в душе как-то не так, все вкривь и вкось! И сидеть сложа руки не могу, и что ни сделаю — опять лажа!

— Ты все-таки сядь тихо и не вылазь! И вот еще что…

Паша ждет, пока Достоевский и Гриншпун не свалят в подъезд, и продолжает:

— Будешь в Тирасполе, узнай…

Я внимательно слушаю его. Оказывается, ещё во время майских боев на севере республики в Тирасполь была направлена телеграмма из Дубоссар: «Просим помощи. Если в ближайшее время ее не будет, то собираемся в Тирасполь со всеми вытекающими последствиями». Затем несколько офицеров в штабе гвардии потребовали у Кицака объяснений по поводу неоказания помощи Дубоссарам. Объяснения будто бы кончились фактическим арестом Кицака и доставкой его на ковер к Смирнову. После этого дело было спущено на тормозах, а недавно людей по одному стали отзывать из их подразделений безвозвратно. К чему это, где люди и не вторая ли это серия расправ наряду с арестом Костенко? Да, дела… Не к добру все это… Понятно, почему так сдержан был батя, когда мы пришли к нему со своими вопросами. Омерзительное чувство холодного и липкого дерьма снова посещает меня между лопатками. Обещаю выяснить, если в горотделе что-либо об этом знают, и топаю вслед за ребятами наверх. Что ж, посидим до отправки. Обязанности с нас почти сняты. Взводный обмолвился, что он уже выбрал и предупредил новых комодов.

В подъезде встречает Гриншпун:

— Ну что, получили? Так вам и надо! Вкозлили своего Али-Пашу по самые помидоры! Он уже в журнале неоткрытия огня расписался, а тут вы со своими инициативами…

— В журнале неоткрытия чего? — недоумеваю я.

— Неоткрытия огня. Говорят, сегодня всем командирам раздали. Если расписался и после этого открыл огонь — под уголовную ответственность…

— Твою мать… Хорошо, Джону эту срань подсунуть не успели…

— Вот и я говорю, е… твою мать… Ладно, пошли! — Лешка манит меня в гадючник — грязную, разбитую квартирку каких-то советских алкашей рядом со старой штаб-квартирой. Невесть когда и кем была сломана ее сопливая дверь. Изба-курильня и сортир для тех, кому не хватило мочи добежать до мест более цивилизованных.

— Слушай, бездельник, какого черта ты здесь шляешься?!

— А что мне делать?! Если я из «Мулинекса» начну квасить, так легко не отделаюсь. Разжигание этнической розни припаяют! Сегодня Славик и без меня справится.

— Досрочно повышен до первого номера, чтобы справлялся со всем, кроме нашей водки? А где Серж?

— Да вот, принес, — Гриншпун кивает на не замеченную мною бутыль, — и пошел за Жоржем.

Пошел-таки! Все же есть у Достоевского остатки тяму не делать того, что было бы полным свинством! Говор на лестнице и любопытные взгляды в дверь. Здесь нам спокойно выпить и поговорить не дадут. Переждав любопытных, кладем бутыль в вещмешок. Идем в другой подъезд, в квартиру с разбитыми окнами, где я вчерашним утром дремал на столах. Алексей остается караулить, а я возвращаюсь к гадючнику. Нет Сержа! Надо искать. Убедившись, что его нет в старой и новой штаб-квартирах, обхожу дом кругом. За дальним углом нахожу объект. Рядом с ним прислоняется к стене понурого вида Жорж.