Огненное лето 41-го - Александр Авраменко Страница 46

Отхожу к окну, закуриваю. Мы стоим своей тройкой, я, Сашка Лискович и Олег Власов, молча пыхтим папиросами. И в бою, и на земле понимаем друг друга с полуслова, так что нет нужды в излишнем сотрясании воздуха. Нам хорошо и так, просто быть вместе.

Наконец кто-то накручивает пружину и ставит здоровенную пластинку из шеллака. Ну, наконец-то! Первые аккорды, вот она, моя любимая! Я выхожу в круг, и начинается. Даже в танце мы втроём, ведущий и ведомые. Абсолютно синхронно мы выводим коленца. Идём вприсядку, хлопаем по голенищам и просто в ладоши, и, наконец, любимый момент: взлетаем в воздух, ноги идут на одной линии, и с последним звуком музыки замираем на полу. Бурные аплодисменты, народ рукоплещет.

Комиссар возбуждённо что-то объясняет незнакомому майору с лётными петлицами, тот тоже смотрит с восхищением. Как выражается Олег — «коронный номер эскадрильи»… Снова ставят танго, и мы, разгорячённые и возбуждённые, отходим к окошку, чтобы немного охладиться. Внезапно музыка стихает, и передо мной возникает медичка, та самая::

— Товарищ старший лейтенант, белый танец. Я вас приглашаю.

Беспомощно оглядываюсь по сторонам и неожиданно для себя заливаюсь краской::

— А я не умею…

Девочка кусает губы, затем решительно берёт меня за руку и тащит к танцующим парам.

— Это несложно. Повторяйте за мной…

Она показывает несколько движений, затем природное равновесие рыбака и чувство музыки помогают уловить ритм танца. Невольно вспоминаю, как мы встречались с братом перед войной у меня на квартире. Интересно, тогда я тоже танцевал? Не помню…

Наконец пластинка кончается. Сестричка слегка приседает передо мной, разводя руками форменную юбку. Мгновенно вспоминаю, как отец танцевал с матерью в клубе кадриль и что он делал после танца… Точно так же склоняю голову в полупоклоне, щёлкаю каблуками… и встречаюсь взглядом с комиссаром. Лицо — будто хины наелся. Верный Сашка шепчет сзади::

— Кажи, у кино видал…

— Угу…

Затем я провожаю её до дома — медчасть у нас в отдельной хате живёт, у одной бабки. Наверное, со стороны потешно смотримся — я здоровый шкаф, и она, хрупкая девочка девятнадцати лет едва мне до плеча. Молча идём рядом. Надя Гурвич, так её зовут, рассказывает о Москве, откуда она родом, о её широких площадях и проспектах, памятниках, Третьяковской галерее.

Мне становится обидно: два раза был в столице, а так никуда и не сходил. То проездом, то из пункта «А» в пункт «Б». А так, чтобы погулять по городу, побродить по Красной площади, зайти в мавзолей и поклониться Владимиру Ильичу — не довелось…

На крыльце девушка поворачивается ко мне, но, вместо того, чтобы просто сказать «до свидания», она, пользуясь тем, что стоит на ступеньке почти вровень со мной, неожиданно неумело касается щеки губами и убегает…

С минуту стою молча, слушая, как гремит щеколда и стихают за дверью легкие шаги, затем поворачиваюсь и иду к себе…

Утром полёт.

Этот самый…

* * *

Немцы, как я понимаю, прямо за этой рощей. Точно! Вон и колокольня вдали приметная на холме. Теперь таится уже незачем, и я щёлкаю тумблером:

— Ребята! Без горки! Я первый, вы сразу за мной и валим всё, а там разберёмся.

Они качают плоскостями в знак понимания. Сектор газа вперёд до упора, закрываю створки радиатора. Сегодня мне можно первому — у меня бомб нет, только ампулы.

Вот она, переправа, прямо перед нами. Квадратные немецкие понтоны с аккуратным настилом, по которому с интервалом в метра два, не больше, идут немецкие танки. Точнее, не немецкие, а чешские трофейные. Крутой вираж, доворот, ура! Нас не ждут!

Открываются створки и вниз, весело сверкая на солнце, вываливаются ампулы. Мгновенно под плоскостями вспыхивает пламя. Как удачно! Похоже, что я уже привык к «Ильюшину» и научился чувствовать его как свою бывшую «Чайку»! Полыхают ярким огнём «LT vz 35» и «38», горит настил, прожигается насквозь брызгами КС тонкий металл понтонов.

Ребята не отстают от меня, сбрасывают бомбы на сгрудившуюся перед мостом толпу немцев и техники, ожидающей своей очереди переправляться. Мгновенно уходим на круг, но зенитного огня нет. Зато явственно наблюдаем панику. Уцелевшие враги разбегаются в разные стороны, из пылающих танков вываливаются горящие экипажи и, разевая в беззвучном вопле рты, неслышимом из-за рёва моторов, валятся в воду в тщетной попытке потушить охватившее их пламя.

Такой шанс грех упускать, и мы идём на второй заход, чуть ли не по самым головам, винт даже цепляет чью-то голову, на мгновение окрашивая обычно прозрачный диск в алый цвет. Непрерывно грохочут пушки и пулемёты, снаряды рвутся в самой гуще врагов, разрывая их на части, тяжёлые пули прошивают по несколько человек сразу.

Ребята от меня не отстают, сея ужас и разрушения на каждом метре полёта.

Всё! Уходим! Время!

Разворот вправо, чуть ли не кладя массивный «Ил» на бок и балансируя на тонкой грани сваливания. Домой!.. Линия фронта. По нам лупят из всего, что только можно, но их выстрелы пропадают впустую. Так, несколько дырок в деревянных элементах плоскостей. От брони корпуса пули отлетают, вспыхивая в рикошетах, заметных даже в ярких лучах дневного солнца…

Идём на бреющем, ворочая головами на триста шестьдесят градусов. В это трудно поверить, но вот и наш аэродром! Выпускаю щитки, убираю газ. Есть касание! Жму педали, и одновременно стараюсь освободить место для своих ведомых.

Сейчас самый опасный и любимый фрицами момент — нет ничего проще, чем подловить на посадке или на взлёте… Торопливо рулим под деревья, на свои стоянки, передавая машины в руки механиков.

Винт замирает, но на этот раз они почему-то не торопятся нам помочь. В чём дело?! Понимаю это, лишь когда открываю фонарь сам и вылезаю наружу… На трубке Пито болтается кусок кишки, в гондоле шасси кусок черепа с развевающимися светлыми волосами, сам самолёт уже не пятнисто-зелёного камуфляжного цвета, а с багрово-красными пятнами цвета запёкшейся крови.

Самолёты ребят выглядят точно так же жутко. Невольно приходит на ум сравнение: «всадники Апокалипсиса». Да… Слетали…

В этот момент появляется комиссар полка, командир, и «особняк». При виде наших машин они останавливаются. Затем Стукалов брезгливо сдёргивает кишку с трубки и зачем-то тычет её под нос комиссару. Круто развернувшись, он уходит вместе с «особистом», следом плетётся комиссар…

— Водочки бы сейчас…

— Поллитра.

— Неплохо бы…

Мы сваливаем в кучу парашюты и идём на доклад. Всё выполнено, и даже больше, чем «всё»…. На танцы не идём. Сейчас бы нам поспать…

Не простил меня тот лейтенант, подал таки рапорт по команде. И стали меня мурыжить — откуда только прознали обо всём, сволочи?!