Кольцо Луизы - Николай Вирта Страница 47

Однако я не могу этого сделать, и вот почему. Клеменс встретил меня в холле. Там же был их слуга-испанец — очередная причуда богатеев.

Клеменс помог мне снять пальто. Я подошла к зеркалу, чтобы привести в порядок волосы, и положила сумку на тумбочку. Неловким движением слуга задел ее, и сумка упала. Слуга просто рассыпался в извинениях. Клеменс строго заметил ему, что это непростительно.

Лишь дома я обнаружила, что аппарат испорчен. Не могу утверждать, но, возможно, слуга вовсе не случайно сделал так, чтобы сумка упала на пол. Не поручусь и за то, что, в свою очередь, Клеменс не записал наш разговор. Если это так, я полностью в их руках и не смогу шевельнуть пальцем, случись мне вступить с ними в какой-либо конфликт. А он почти неизбежен, потому что мой брат Карл страшно много задолжал фирме.

Мы прошли в кабинет Клеменса-младшего. Это небольшая комната, довольно красиво убранная.

Предложив мне кресло, Антон положил в сейф бумаги и запер его. Вот тут-то мне и показалось, будто он нажал какую-то кнопку. Дай бог, если я ошиблась!

Вечер был холодный. Я замерзла, пока ехала из замка. Клеменс, словно зная это, приготовил кофе и коньяк. Пока он кипятил кофе, я осмотрелась и заметила, что мне очень нравится его кабинет.

— Завидую той, — сказала я, — кто может сидеть здесь и тихо вязать, не мешая вам. Вы не осудите меня, если я задержу вас? Машина капризничала, и я страшно устала. Но ведь вы не придерживаетесь пошлых взглядов так называемого света?

— Я из делового круга, где отношения между мужчинами и женщинами…

— …более натуральны, хотели вы сказать? — перебила я его. — Слава богу, наконец-то я могу отдохнуть в обществе человека, презирающего лицемерие. Мне страшно все надоело, Клеменс! Годы проходят, жить все скучнее и скучнее, а счастья нет.

— Вы молоды, счастье еще придет. Его принесет вам Руди, — сказал он с усмешкой.

— Полноте! Как будто вы не знаете Руди! Нет, счастье все дальше уходит от меня, Клеменс. А я была бы так счастлива, если бы мужчина вроде вас мог принять… не скажу — мою любовь, это слишком серьезно, но хотя бы дружбу. Мне в вас импонирует одна черта — вы так глубоко преданы своему… своему делу!

Ни один мускул не дрогнул на лице Антона, хотя намек мой был довольно прозрачный. Он поставил передо мной чашку кофе. Настоящего, бразильского.

— Где вы добываете такие вещи? — спросила я.

— Недавно к нам приезжал один делец из Южной Америки.

Я решила забросить еще одну удочку.

— Если хотите, Клеменс, я могла бы сообщать вам… Поверьте, просто из симпатии к вам и дружеских чувств к фирме, которая не раз выручала меня… Могла бы, повторяю, сообщать кое-какие сведения…

— Например? — осторожно спросил Клеменс.

Я решила идти напролом:

— В известных кругах начинает преобладать мнение о полной неспособности фюрера исправить положение как на фронте, так и внутри страны. И что, пожалуй, ему придется уйти.

— Правители не уходят так просто, — заметил Клеменс.

— Тогда их "уходят".

— Фирма печется только о своих интересах, фрейлейн. Мы не знаем и не уверены в том, что те, кто придет на смену фюрера, будут более подходящими клиентами фирмы.

На этом, собственно говоря, разговор и окончился, если не считать того, что Клеменс заговорил о наших деловых отношениях. Так как я не имею права скрывать от Вас, господин полковник, ничего, относящегося к моей жизни и работе, то разрешу себе воспроизвести и этот разговор. Клеменс дал мне понять, что, в свою очередь, он может быть полезен мне. Речь идет, сказал он, о таких вещах, в которые фирма не хотела бы впутывать меня, а предпочла бы иметь дело с моим братом. Он упомянул о довольно запутанных денежных расчетах с Карлом, которые фирма хотела бы поскорее привести в порядок, в чем, как заметил Клеменс, заинтересована и я. Он попросил меня о любезности — сообщить Карлу, когда тот вернется в Берлин, что владелец фирмы очень бы хотел видеть его.

Я сказала, что понятия не имею, где теперь мой брат, — задолго до войны он подписал контракт с какой-то советской промышленной фирмой и уехал в Россию. Я получала от него изредка коротенькие сообщения. После начала войны на Востоке переписка прекратилась.

— Как только он появится в Берлине, на что, впрочем, очень мало надежды, я немедленно пошлю его к вам, — заверила я Клеменса. И добавила, что мне действительно было бы скучно заниматься какими-то гам расчетами, в которых я решительно ничего не понимаю.

И тут мне захотелось еще раз пустить стрелу.

— Ведь я просто светская женщина, Клеменс, Просто светская женщина, равно как и вы просто коммерсант, не так ли?

С самым серьезным видом он кивнул. Тут я сорвалась:

— Но, скажу, дорого бы мы дали, чтобы узнать, на кого вы работаете.

— На фирму "Клеменс и Сын", фрейлейн, — с неподражаемым хладнокровием заявил он. — Только на нее.

Мне ничего не оставалось делать, как распрощаться и уйти не солоно хлебавши, извините за резкость. Но она вызвана только взвинченными нервами, господин полковник. Ваша осведомительная служба никуда не годна. В одно прекрасное время она может крепко подвести сотрудников, если по легкомыслию они положатся на ее солидность.

P.S. Сэр!

Не могу ли я просить вас ускорить передачу мне той суммы, о которой мы договорились? Расходы по поездке в Швейцарию, расстроенные денежные дела понуждают меня напоминать Вам о том, что, казалось бы, могло обойтись и без того…»

Утро двадцатого июля 1944 года началось в Германии, как обычно. Диктор отметил, что в полдень температура поднимется до тридцати градусов — такой жары в Германии давно не было. Глухо и туманно прозвучала сводка с Западного фронта, а на Востоке, отметил обозреватель, «наши части ведут тяжелые бои с превосходящими силами русских».

Советские армии за зиму разгромили два крайних фланга немецкого фронта: северный — под Ленинградом и Новгородом и южный — на Правобережной Украине и в Крыму.

Вслед за тем все двенадцать советских фронтов устремились на запад. В начале июня началась битва на Карельском перешейке, и недалеко было время, когда финны запросят мира. Двадцать третьего июня полем сражения стала Белоруссия, тринадцатого июля — Западная Украина.

Близилось освобождение Молдавии, на очереди — Болгария, Румыния. Пруссаки эвакуировали промышленные предприятия, помещики бежали в глубь Германии.

Фюрер боялся нё столько западных союзников, высадившихся во Франции, сколько прорыва в рейх русских, посылал на Восток дивизию за дивизией.

Из трехсот двадцати пяти дивизий, бывших в его распоряжении, сто семьдесят девять принимали удары советских армий.