Неизвестные лики войны. Между жизнью и смертью - Олег Казаринов Страница 5

Император Павел I считал, что монархи свои разногласия должны решать дуэлью друг с другом, не втягивая в это свои армии и народы. И был за это поднят на смех дворами «просвещённой» Европы.

Нас часто сбивают с толку высказывания великих умов и общепризнанных авторитетов, восхваляющих войну, и мы впадаем в заблуждение, не разобравшись в сути сказанного.

Фридрих Ницше однажды сказал: «Я советую вам не труд, а войну… Вы должны приветствовать мир как средство к новым войнам и предпочесть короткий мир длительному… Вы говорите, что хорошая цель оправдывает войну, я же говорю вам: хорошая война оправдывает всё остальное… Чтобы испытание было решающим, война должна вестись со всей беспощадностью…»

Я долго думал, что же натолкнуло философа на столь людоедскую мысль. Ответ я нашёл у биографа Ницше — Д. Гелеви.

«Поступление на военную службу сопровождалось в то время ныне упразднённой торжественностью. Ницше находит даже здоровой и красивой перемену учебников и словарей на лошадь и, сев на неё, делается хорошим артиллеристом, своего рода аскетом для служения родине…

„Солдатская жизнь не особенно удобна, — пишет он, — но она, пожалуй, даже полезна, если её попробовать в качестве "entrements". В ней есть постоянный призыв к энергии, которая особенно хороша, как противоядие против парализующего людей скептицизма, действие которого мы наблюдали вместе с тобой. В казарме узнаёшь свой собственный характер, в ней научаешься приспособляться к чужим людям, в большинстве случаев очень грубым. До сих пор все относятся ко мне, по-видимому, доброжелательно, начиная от капитана до простого солдата, к тому же все свои обязанности я исполняю усердно и с интересом. Разве можно не гордиться, если среди 30 рекрутов получаешь отличие как лучший кавалерист? По-моему, это лучше, чем получение диплома по филологии (…)

…Как ужасный гром грома, воспринимаю я известие об объявлении франко-прусской войны; точно какой-то ужасный демон обрушивается на всю нашу вековую культуру. Что будет с нами?

Друг мой, милый друг, ещё раз приходится нам переживать сумерки мира. Что значат теперь все наши желания! Может быть, мы присутствуем при начале конца? Какая пустыня кругом…“

Как плохо Ницше знал самого себя! Он был ещё слишком молод, слишком предан своей нации, чтобы созерцать эту грозную драму в качестве простого зрителя (…)

Тем временем германская армия переходит через Рейн и одерживает первые победы. Фр. Ницше не без волнения прислушивается к этим известиям. Мысль о великих делах, в которых он принимает участие, об опасностях, которым он лично не подвергается, расстраивает правильный ход его умственных занятий…

Мало-помалу обнаруживается и самое волнение, охватившее его душу. „Как я стыжусь моей праздности, которой я предаюсь в тот момент, когда мог бы применить к делу мои артиллерийские познания. Само собой разумеется, я готов и на решительный шаг, если дела примут дурной оборот. Вы знаете, все кильские студенты в порыве энтузиазма записались добровольцами“… 7 августа он читает в Утренней Газете телеграммы из „Woerth“: „Немецкие войска победили, потери громадны“. Ницше не был больше в состоянии оставаться в своём уединении; он возвращается в Базель, хлопочет и добивается разрешения швейцарских властей на поступление в санитарный отряд и тотчас же едет в Германию, чтобы немедленно принять участие в манящих его к себе военных действиях.

Он проезжает через завоёванный немцами Эльзас, видит братские могилы Виссембурга и Верта и останавливается в объятом пламенем Страсбурге, зарево которого покрывает весь горизонт. Оттуда через Люневиль и Нанси Ницше направляется к Мецу, превращённому в сплошной госпиталь. Больных так много, что их едва успевают лечить; множество людей умирает от ран и от инфекционных болезней. Несколько больных поручают Ницше, он исполняет свой долг с мужеством и кротостью и чувствует при этом прилив какой-то особенной радости, священный страх, почти энтузиазм. Первый раз в жизни он без отвращения смотрит на работу организованной толпы. Перед его глазами проходят тысячи людей; на одних уже лежит печать смерти, другие идут в поход или стоят под огнём. В душе его нет никакого презрения к ним, напротив, скорее чувство уважения. Постоянные опасности военного времени сделали этих людей храбрыми; они забыли свои праздные мысли; они маршируют, поют, исполняют приказания начальства и рано или поздно умирают. Ницше награждён за свои труды, братское чувство наполняет его душу; он не сознаёт себя более одиноким и любит окружающих его простых людей. Во время битвы под Седаном он пишет: „Во мне проснулись военные наклонности, и я не в силах удовлетворить их. Я мог бы быть в Резонвиле и Седане пассивно, а может быть и активно, но швейцарский нейтралитет связывает мне руки“.

Пребывание его во Франции было кратковременно, так как он получил приказание доставить в госпиталь в Карлсруэ находившихся на его попечении больных.

Ницше едет 3 дня и 3 ночи в запертом и плотно закрытом, из-за холода и дождя, товарном вагоне, сопровождая 11 раненых. Двое из них были больны дифтеритом, все остальные — дизентерией. „Страдание есть самый скорый способ для постижения истины“, говорит один немецкий мистик. В эти дни Ницше вспомнил об этом своём любимом изречении. Он испытывает своё мужество, проверяет свои мысли. Он не прерывает их течения даже перевязывая раны больных, прислушиваясь к их зову и стонам. До сих пор он знал только книги; теперь он узнает жизнь…

„Да, — пишет он Герсдорфу, бывшему в это время в рядах действующей армии, сражавшейся во Франции, — наше общее мировоззрение получило, так сказать, боевое крещение. Я испытал то же, что и ты. Для меня, как и для тебя, эти несколько недель создали целую эпоху в жизни, во время которой в душе моей укрепились и утвердились все мои принципы (…) Я чуть не умер ради них (…) Сейчас я в Наумбурге, но ещё не совсем поправился. Атмосфера, в которой я так долго находился, осталась висеть надо мной, как чёрный туман; мне всё время чудятся несмолкаемые стоны и жалобы“…

Раньше, в 1865 году, во время кампании под Садовой, Ницше уже испытал войну и пережил увлечение ею. Великое, непосредственное вдохновение охватило его; на один миг он почувствовал себя слитым воедино со своим народом. „Я переживаю совершенно новое для меня увлечение патриотизмом“, писал он. Ницше тщательно хранит и культивирует в себе это внезапно зародившееся в нём чувство.

Как изменилась теперь его душа!.. Он стал мужем среди мужей, немцем, гордым своей родиной. Война преобразила его, и он восхваляет её: она будит человеческую энергию, тревожит уснувшие умы, она заставляет искать цели слишком жестокой жизни в идеальном строе, в царстве красоты и чувства долга. Лирические поэты и мудрецы, непонятные и отвергнутые в годы мира, побеждают и привлекают людей в годы войны; люди нуждаются в них и сознаются в этой нужде. Необходимость идти за вождём заставляет их прислушиваться к голосу гения. Только война способна преобразить человечество, только она может поселить в нём стремление к героическому и высокому».

Какова эпоха — таковы выводы. После столетних распрей германские народы объединяются в единую семью. «Железный канцлер» Отто фон Бисмарк Шёнхаузен поднимает знамя — «Германия превыше всего!»