На Пришибских высотах алая роса - Лиана Мусатова Страница 5

– Товарищ старший сержант, – обратилась она к нему, – что-то не так?

– Я видимо пропустил нужный поворот. Возвращаемся.

Все дружно повернули назад, и молча потопали в обратную сторону. Теперь ветер дул им в спину и передвигаться было намного легче. Они дошли до того места, где повернули в эту траншею, но на пути следования развилка им не попалась. Значит, никак по-другому они не пойдут и придут туда же, где уже были.

– Что за чертовщина?! – выругался Костя.

Он так надеялся, что есть другой, правильный путь, но его не было. Они шли по неправильному, а он был единственным, и это значило, что они, вообще, не попадут к дзоту. «Маячки», которые им должны были оставить разведчики, каким-то образом исчезли или их кто-то убрал, или их, вообще, не оставляли. А «маячками» должны были быть треугольнички, сложенные из веток, в вершины которых втыкались невысокие веточки. То, что он вначале принял за маячки, видимо были просто случайные палочки или кем-то оставленные старые, но не для них. И, все-таки, он надеялся, что дальше по пути следования они еще окажутся.

– Мы снова там, откуда возвращались, – проходя мимо оставленного «маячка», сказала Ада. Перед возвращением она, замыкающая строй, на всякий случай, воткнула ветку в форме креста.

– Уже понял, – отозвался ст. сержант, – идем дальше. Во всяком случае, мы теперь знаем, что не пропустили развилку и не ошиблись, и в том, что произойдет, вины нашей нет.

При выполнении операции, неуверенность – это залог провала. Костя это прекрасно понимал. Не понимал он только одного: кто и зачем их послал по заведомо ложному маршруту. Что это? Оплошность или продуманный замысел? Если замысел, то на что он рассчитан? «Куда же мы теперь придем, и что нас там ожидает, – думал старший сержант, ответственный за жизни, вверенных ему солдат, – и зачем мы, вообще, туда идем?» Те, кто их посылал, знали ответы на все эти вопросы. Атаковать внезапно блиндаж должна была другая группа, а не они. Их группа посылалась для того, чтобы отвлечь на себя внимание и, таким образом, облегчить задачу и обеспечить успех атакующим. Но они об этом не знали. Их не стали уведомлять о том, что они просто приманка.

Идти в неведомое было страшнее, чем идти на смерть, потому что, зная заранее об опасности, будешь искать способ ее избежать. Неожиданность же не оставляет времени на поиск. Тася шла за Костей шаг в шаг, и чувствовала, какой неуверенной стала его поступь, представляла, что творится в его душе, душе командира, который сам не знает, куда ведет группу. Они шли вперед, другого пути у них не было. Все понимали, что попали в неординарное положение даже для войны, но никакого другого выхода у них не было, как только выполнять приказ командира, а приказ был: «Вперед!» Вот и шли вперед, каждая, воспринимая по-своему сложившиеся обстоятельства. Но отличались их мысли только в нюансах.

Ада думала о том, что ощущение безысходности и обреченности, которое у нее появилось с того момента, как попала к штрафникам, выворачивает ей все внутренности наизнанку. Почему? Почему она идет на боевое задание, как бычок на заклание? Разве не жертвовала своей жизнью в небе? Почему не было этого гадкого ощущения, этого обидой, испепеляющего душу огня, когда взмывала в воздух тогда, в неравном бою, осознанно обрекая себя на смерть. Одна против десяти «мессеров», она поднялась в воздух, не задумываясь, лишь только потому, что взвилась ракета. Тогда перед взлетом у ее самолета забарахлил двигатель. Пока с ним возился механик, прошло несколько минут. В небе над аэродромом кипел бой. Но она, как всегда, сидя в самолете, ждала ракету. Когда двигатель был приведен в порядок, и в небо взмыла ракета, девушки уже выходили из боя. Эскадрилья с боем отходила к аэродрому и начинала посадку. И ей по сути, нечего было делать в небе. Однако не взлететь на исправной машине, означало не выполнить боевого приказа. Не наращивать бой, а заканчивать надо было. Но ракета! И она должна взлетать. Вырулила на старт, дала газ и взлетела… навстречу десяти стервятникам. Понимала тогда, что обречена. При таком перевесе сил, противник редко когда отпускал жертву живой. И, все же, надеялась, надеялась на везение, что повезет ей и в этом бою, как во всех предыдущих – помогала Макарова выучка. Без надежды в бою нельзя. И она забирает вверх и на восток, чтобы идти на них по солнцу, а оно светило им в глаза и слепило. Другого выхода у нее не было. «Мессершмитты» проскакивают мимо нее и тут же атакуют. Чувствуется, что они уверенны в победе. Но, она, выполняя вираж влево, заставляет их разделиться на пары. А этого ей и надо: попарно легче атаковать. Часть из них заходит в атаку сверху, часть снизу. Ада долго вращается в левом вираже. От перегрузки пересыхает в горле, темнеет в глазах, но она приказывает себе держаться. Уже от максимальных оборотов перегревается двигатель. И только тогда, когда стрелка уходит до отказа вправо, она выходит из виража и направляет машину на пару разрисованных стервятников. И тут уже – чья возьмет. Очереди противника чиркают по крыльям и фюзеляжу, не нанося жизненно опасных пробоин, а вот один из них задымил и пошел вниз от ее очереди. Пока она радуется успеху, на нее сверху на большой скорости пикируют «мессеры» и открывают огонь из пушек. Ее самолет, покачнувшись, слегка приседает в воздухе, и из двигателя, дающего перебои, вырываются струйки пара. Это значит, что поврежден водяной радиатор. Надо бы садиться, на это надеется и противник, но она ведет машину опять в левый вираж. Задуманное не получается – из радиатора хлещет вода и тут же заклинивает мотор. Нужно садиться. Она ведет машину в пике и перед самой землей переводит на бреющий. Теперь она хорошая мишень для противника. Немецкие асы ликуют, пристраиваются сзади и обстреливают из пушек, бегущую по лугу машину. Целая трасса взрывов вспахивает землю чуть левее, оставляя комья земли. Тлеет и дымит трава. Но Ада не собирается просто так сдаваться, и резко поворачивает вправо. Садится на фюзеляж и быстро убегает от машины. Но по звуку определяет, что «мессеры» возвращаются для повторной атаки, и понимает, что первая очередь будет предназначена, конечно, ей. И, как назло, рядом нет ни оврага, ни даже какой ни будь маленькой ямки, которая смогла бы ее укрыть от очереди. Она вдруг поняла, что сейчас ее может спасти только самолет. Возвращается, и назад бежит еще быстрее, чем убегала. Сходу бросается под него, прижимается к пышущему жаром двигателю, как к броне, заслонившись им от пуль. Пахнет маслом и бензином – ее спасением. Противник прекращает обстрел и удаляется. Видимо, израсходовали все боеприпасы.

Еще не веря, что жива, Ада встает, отряхивает комбинезон. Она цела, машина имеет небольшие повреждения, и после незначительного ремонта сможет опять летать. «Что это было? – спрашивала она себя, и как я за все это отвечу? Результат моего взлета: один сбитый противник и поврежденный мой самолет. Имела ли я право на риск? Нужно ли было взлетать, не получив подтверждения от командира, не доложив ему ситуацию? С другой стороны – в небе вспыхнула ракета, я выполняла приказ». Так рассуждала она тогда, добираясь до аэродрома. В полку ее ждали.

– Где твой самолет?

– Здесь, – Ада показала место на карте, – повреждения незначительные: заклинило двигатель и погнута лопасть винта.