Раненый город - Иван Днестрянский Страница 50

Впрочем, с простых людей взятки гладки. Их поведение вполне соответствует тем расхолаживающим сюжетам, которыми заполнены телеканалы. Эти передачи мы смотрели в Бендерах, пока был цел реквизированный в одном из общежитий переносной телевизор. В кадрах не было войны, а присутствовал некий конфликт. Просто «сообщения сторон все больше становятся похожи на сводки боевых действий». И вообще конфликтующие стороны давно договрились о прочном мире, но соблюдению договоренностей мешает некая «третья сила». Впрочем, и с ней уже справились две недели назад… А потому даже в Тирасполе с неудовольствием стали глядеть на бендерчан, приезжающих сюда за хлебом. «Понаехали, мешочники… У вас что, своей торговли нету?» «Да у нас война идет!» «Чё? Какая война?» За пределами же Приднестровья говорить о каком-то понимании реалий вообще бессмысленно.

Еще в мае мне как-то звонила из Москвы тетка. Спрашивала, как дела. «Ну, у вас, наверное, все хорошо? Перемирие ведь». На полном серьезе спрашивает. И телефонная связь прекрасно работает. Не боятся те, кто врут, телефонной связи! Пусть сто человек позвонят, узнают толику правды, или тысяча, десять тысяч — все равно этого мало. В десятки миллионов ушей вложенное вранье так не разоблачить! «Какое, к черту, перемирие, — возмущаюсь в ответ я, — сегодня только в Дубоссарах двадцать убитых»! На том конце провода онемение, а затем «ах-ах, ох-ох». У политиков, заказывающих эфир и прессу, всегда есть свои резоны, по которым они думают, что не ошибаются. Но они ошибаются часто. Жалко, что политики не саперы!

Другая, путающая многих особенность, — непохожесть приднестровской войны на те непрерывные сражения, которые описаны в учебниках военных училищ и академий, о которых сняты все наши военные фильмы. Эта война — будто без общего руководства действиями с обеих сторон. В ней редко и неожиданно случаются большие бои, но зато постоянно происходит множество отдельных стычек. В ней часто возникают отнюдь не всеобщие, а местные, маленькие перемирия между нахлебавшимися дерьма по горло небольшими отрядами, гарнизонами отдельных домов. Солдаты обеих сторон нередко великодушнее политиков. А вокруг — беспорядочно стреляющие куда попало и не подчиняющиеся никому стаи живодеров и мародеров. В результате эта война — как мозаика, о которой чуть не у каждого свое представление.

Например, воевать в Бендерах с девятнадцатого по двадцать второе июня, с двадцать третьего июня по начало июля и с середины июля по сегодняшний день — это три большие разницы. Перестреливаться вслепую через Днестр — это большая разница четвертая. А вламываться с автоматом и мешками в брошенный хозяевами дом — это уже пятая форма «боевых действий». Но большинство участников рассказывают о себе, что именно они были в самом пекле и «прошли все университеты». Слушаешь иного и диву даешься: несет, как пьяный охотник за утками с Кучурганского водохранилища. А таких чаще всего и слушают. И тому, кто знает войну не подлинно, а по короткому пребыванию на речном берегу или вообще понаслышке, от героев-ухарей, начинает казаться, что она не так уж и страшна. Все дело как бы в том, что есть белые люди, которые в огонь не лезут, и черные, которым просто нравиться прыгать на углях. И между собой судьбы черных и белых никак не связаны. Типа не полезешь — и тебя не тронут. Вот только куда бы дристанули большинство рассказчиков, если бы не устояли Дубоссары с Бендерами и окрыленные своей победой националисты пошли дальше?

И еще надо сделать скидку на то, что жизнь имеет неистребимую привычку ко всему привыкать. С марта в Тирасполе часто были слышны выстрелы. Засланцев из Кишинева хватало, да и гвардия, действовавшая в те дни в качестве военизированной милиции, охотно открывала огонь по нарушителям. Сначала, как стрельба, в квартире надо мной начинали плакать испуганные дети. Но скоро они перестали плакать. Привыкли. Точно так же, как потом привык к куда более основательному грохоту наш маленький бендерский сосед и иждивенец Антошка.

Оказывается, многие вещи бесполезно знать, их надо прочувствовать своей шкурой и видеть своими глазами. Только благодаря тому, что черт дернул меня вызваться вперед, удалось познать глубину пропастей, разделяющих единую вроде бы действительность на будто несоприкасающиеся миры и образы жизни.

Один мир — это откуда сейчас мы. Где сухопутное соприкосновение с противником, где полиция и национальная армия Молдовы пытались проводить крупные операции. Вдоль полутысячи километров рубежей по излучинам извилистого Днестра таких участков немного. В общей сложности километров семьдесят-восемьдесят: Дубоссары, Кошница, Бендеры, Кицканы. Но на них решалась судьба Приднестровской Республики. Второй мир — там, где нет сосредоточения сил противника, плацдармов и мостов. Конечно, и там бывает смерть. Мули с западного берега обожают устраивать огневые засады, скрытно подтянув к самой воде пулемет или зенитку. Но все же там гораздо больше пьянства и бесцельной стрельбы по пустому берегу противника, чем настоящей войны. Естественно, больше всего стреляют не по врагам, которые огрызаются огнем, а туда, где их нет и не было в помине. Безнаказанно расколотить школьную крышу или продырявить стену дома простой молдавской семьи — невелик подвиг. От кого местному населению вдоль Днестра хуже — от приднестровских казаков и других заезжих добровольцев или от молдавских волонтеров — в некоторых случаях спорный вопрос. Третий мир — это Тирасполь и далекие отсюда Рыбница и Каменка, где всю войну было вот так, как сегодня. Где куча служащих МВД и Минобороны ПМР так и не изведала ничего, кроме маеты и рутины.

Вот вкратце почему мы ошарашены и я панически ищу доводы, которые позволят с этой окружающей благодатью смириться. В довершение всего в горотделе выясняется, что мы абсолютно никому не нужны, будто с пикника в выходной день приехали. Рабочий день кончился, и начальники с большей частью личного состава уже убыли по домам. Оружие велено сдать, но принимать его тоже некому. В ответ на ядовитые вопросы и ехидные реплики дежурный и помощник дежурного по горотделу искренне обижаются и возмущаются. Непонимающе глядят на Федю, который раньше был плотью от плоти дежурной части, а сейчас волком смотрит. Дежурный рекомендует нам прибыть завтра утром. Постояв у порога и покурив, мы разбредаемся по домам.

Перехожу два соседних двора, захожу в свой подъезд. Поднявшись в лифте, останавливаюсь перед закрытой дверью и какое-то время стою, как истукан. Наконец вспоминаю — ключи! Для того чтобы открывать двери, есть ключи! Шарю по карманам. Есть! Щелкают открываемые замки. Я — дома! Ставлю у стены автомат, скидываю на пол вещмешок и осточертевший за поездку бронежилет. В нише стены шелестит стекающая по трубам вниз вода. Слышится стук капель. Ну и говно же, эти пластиковые трубы! Вечно протекают. Спасибо, хоть не затопило. За мыслью о воде сразу же приходит мысль о душе или ванне. Снимаю и сбрасываю на пол пропотевшую одежду. Шлепаю босиком проверять. Есть теплая вода! Сидя под душем, окончательно понимаю: я вернулся домой. И до утра свободен. Надо только сходить за бутылкой в магазин, чтобы заснуть без нервов, если только вспомню, где, уходя из дома сорок дней назад, оставил заначку…

Первое августа — первый день мира между Молдовой и ПМР. Миротворцы вошли в Бендеры. Сидим у меня дома, в Тирасполе, в большой полупустой комнате за столом, поставленным у открытой двери на лоджию. Там обкуривают друг друга Серж и Гуменюк. Утром мы получили деньги, которых уже нет. Только что друзья помогли мне втащить в квартиру новый диванчик. На покупке сидят Федя и Витовт. На столе магарыч: тарелки с едой, недопитые бутылки коньяка и водки, к которой, несмотря на жизнь в южном краю, имеют склонность Гуменяра с Кацапом. И пиво, по которому особенно сохли на другом берегу. Предполагались еще Тятя и Жорж, но они завеялись куда-то по срочным делам.