Фронтовое братство - Свен Хассель Страница 53

Эрих с воплем упал на койку Томаса Йенсена из Северного Шлезвига. Томас встал и перешел на другую. Он никогда ни во что не ввязывался. Говорили, что он пошел в армию добровольцем еще в тридцать девятом году. Томас не подтверждал и не отрицал этого. Если его спрашивали, он отвечал только: «А что?» Но каждый видел, что он тоскует по дому. Был он добровольцем или нет, но война ему осточертела. Говорили даже, что он сам прострелил себе руку и едва избежал трибунала. Когда его начинали расспрашивать об этом, он замыкался.

Легионер приказал Малышу расспросить Линкор, наверняка знавшую все о Томасе. Но Малыш ухитрился все испортить за двадцать секунд, спокойно сказав: «Эмма, Гроза Пустыни велел мне расспросить тебя о Томасе Йенсене, этом осле из Северного Шлезвига. Если он доброволец, его ждет трепка, но если он совершил самострел, то вполне заслуживает бутылки коньяка. Гроза Пустыни сказал, сделать это нужно тихо, чтобы никто не догадывался, что у нас на уме».

Главная медсестра смотрела на Малыша долго, задумчиво. Потом ободряюще кивнула. Малыш получил свою бутылку коньяка, и они отправились в постель.

Потом они вместе вошли в палату. Линкор подошла к спокойно спавшему Легионеру. Схватила его за грудки, подняла с койки и с силой бросила на пол.

— Марокканская змея! Хочешь сделать Малыша шпиком! Скотина! — И в ярости пнула его. Потом повернулась и вышла, но перед этим потрепала Малыша по щеке. — Положись на меня, дорогой крошка. Мамочка о тебе позаботится!

Малыш был просто вне себя от удовольствия и посылал ей вслед воздушные поцелуи. Когда Линкор закрыла за собой дверь, он проревел на всю палату:

— Пресвятой Моисей, великий Боже, до чего Малыш могуч в постели!

Легионер поднялся и стал перед Малышом, тот преданно взглянул на него на свой хвастливый и глупый манер.

— Ты самый большой осел на свете. Что ты ей сказал, черт возьми?

Малыш ударил ногой по койке и радостно улыбнулся Легионеру.

— Признаю, Гроза Пустыни, я все испортил. Сам понимаю. Не то ей сказал. Я все делаю не так, когда мне невтерпеж.

Легионер сдался. Покачивая головой, сказал:

— Истинная правда, клянусь Аллахом!

— Георг, пойдешь со мной в бордель выбрать девочку? — Бауэр повернулся к нему, пристально глядя на маленького зенитчика. — Тебе в самый раз подойдет крепкая двадцатилетняя штучка.

Георг засмеялся.

— Нет, это не для меня. Я следую призыву доктора Геббельса к солдатам воздерживаться от алкоголя, табака и женщин.

Бауэр поковырял в зубах сибирским ножом, который Георг вернул ему.

— Да, этот призыв верный. От женщин одни неприятности. Сифилис и все такое прочее. Лучше уничтожить их всех, правда? — Он громко захохотал и красноречиво взмахнул ножом. — Искромсать их вот так?

И захохотал снова.

Георг перестал есть торт. И сидел с открытым ртом, глядя на гогочущего Бауэра, который размахивал над головой ножом Легионера.

— Почему ты все это говоришь? — спокойно спросил он.

— Я просто думаю, что все бабы шваль. Согласен со мной?

— Совершенно не понимаю тебя, — ответил Георг. — Ты никогда не вел себя так раньше.

Он положил недоеденный торт на стол и беспокойно заходил по палате. Остановился перед сидевшим за столом Бауэром.

— Я ничего не имею против женщин. Все те, кого я знаю, добры ко мне. Мать тоже была добра. Помню, в детстве, когда я ложился спать, она всегда приходила пожелать мне спокойной ночи — как это было замечательно! Она уже умерла. Ее сожгли. Всю усыпали фосфором, но теперь она в раю.

— Один только Бог знает, где она, — грубо сказал переставший усмехаться Бауэр. Украдкой взглянул на Легионера; тот сидел на койке, забавляясь тремя зелеными игральными костями, словно не замечал всего этого, — Никогда не бывал в публичном доме, не развлекался с девками? — спросил он с лукавым видом, чуть подавшись вперед.

Штайн начал насвистывать. Он нервничал. Понимал, как и мы, что Бауэр заходит слишком далеко.

— Нет! — выкрикнул Георг. — Я это ненавижу! Ненавижу, понимаешь? Вы животные, отвратительные животные, когда думаете о женщинах; а когда женщины хотят того же, что и вы, они — дьявольская западня!

Бауэр отшатнулся в ужасе, увидев, как дико глядят на него глаза Георга. В них был безумный блеск.

Георг ухватил себя за волосы и потянул их так, будто хотел вырвать с корнями. Потом шлепнулся на койку и уткнулся лицом в ладони. Все его щуплое тело содрогалось от неистовых всхлипываний.

В палате наступила тишина. Все удивленно смотрели на маленького солдата. Только мы пятеро знали, в чем тут дело.

Малыш встал, поддернул брюки и вразвалку пошел к Георгу.

Легионер подскочил, как пантера, схватил Малыша за плечо и строго сказал:

— Пошли, Малыш, выпьем пива.

Малыш весело улыбнулся и удивленно спросил:

— Пива, за твой счет?

Легионер кивнул и потащил Малыша из палаты.

— Разве не стоит мне прикончить его? — наивно спросил Малыш. Указал через плечо на плачущего Георга, который, к счастью, ничего не понял.

Штайн и я пошли с ними.

Когда мы вернулись через несколько часов, волнение в палате утихло. Георг сидел с медсестрами, помогая студентке раскручивать бинты. Им было весело, их смех был слышен издали.

Бауэр лежал на койке, бессмысленно глядя в потолок. Поглядел на нас искоса и негромко сказал:

— Я сделаю это ночью. Это необходимо.

Легионер кивнул.

— Чем раньше, тем лучше.

Мы сели и стали пить. У всех на виду, не смущаясь тем, что это запрещено. Малыш отправился к Линкору.

Было уже очень поздно, и мы были совершенно пьяны, когда неожиданно вошла Линкор. Без униформы медсестры, в ярко-зеленом халате. Раньше она никогда не появлялась в таком виде.

Ступая бесшумно, как кошка, она подошла к Бауэру, протянула руку и хрипло прошептала:

— Дай его сюда!

Бауэр испуганно посмотрел на нее.

— Ты о чем?

Она наклонилась к нему поближе и прошептала, чтобы не будить тех, кто спал:

— Прекрасно знаешь! Дай сюда!

Бауэр встал и тупо уставился на Линкора.

— Клянусь, я не знаю, о чем ты!

— Не знаешь? Радуйся, что пришла я, а не охотники за головами.

Она сунула руку под подушку, достала боевой нож и спрятала под халат. Потом тихо вышла из палаты, не глядя ни на кого.

— Этот тупой осел проболтался! — вспыхнул Легионер.

— Черт возьми, что же делать? — спросил, безумно озираясь, Бауэр.