Мы из СМЕРШа. "Смерть шпионам!" - Виктор Баранов Страница 54

Несколько раз Верховный в своем кабинете сам настраивал свой роскошный «Телефункен» на Варшаву и сквозь треск атмосферных разрядов слушал свой собственный голос – более четкий и улучшенный умением профессионального артиста, но с характерным грузинским акцентом и неправильными, только ему присущими речевыми ударениями. Но вместо открытого, громогласного восхваления Его гениальности, государственной мудрости и утверждения всенародной любви к Нему, здесь была ядовитая пародия, усиленная схожестью интонации его голоса. Слушал Он молча – ничто не выдавало его волнения, если бы не пальцы, яростно ломавшие папиросы для трубки. Все кипело в нем от бешенства, но тот, кто вещал и издевался над оным на потеху всему миру, сейчас в Варшаве и недосягаем для Него, и это бесило еще больше! То же самое он испытывал, читая по ночам ядовитые филиппики в свой адрес от бывшего соратника, а потом конкурента в борьбе за власть, засевшего в Мексике. Но ведь добрались наши люди и до него. Выполнили свой долг перед Родиной! А что мешает им сейчас пробраться в Варшаву?! И твердой рукой Он тут же делал пометки в рабочей тетради. И каждый раз красным карандашом на материалах радиоперехвата писал короткие резолюции: «Тов. Берия Л.П. – принять меры к глушению этой пакости, изучить возможности ликвидации радиоцентра...»

Многие из верхушки НКВД белели от страха и злобы, читая хлесткие и не лишенные художественного воображения текстовки под «вождя». И только в конце сорок первого года с большим трудом разыскали дальнего родственника варшавского пародиста. Несмотря на то что он был белобилетником, его «призвали в армию», где на конспиративной квартире он прошел курс обучения и был подготовлен для заброски очень рискованным способом через линию фронта. На карту была поставлена жизнь белобилетника «N»: легенда предусматривала его попадание в плен при боевых действиях; но он был «вдохновлен» и обработан таким образом, что даже без нажима, добровольно согласился на выполнение задания всесильных органов!

Сначала приезжие на фронт москвичи по инструкциям, рожденным в кабинетной тиши, так засекретили свое задание, что ни один из них шага не мог сделать самостоятельно! Вся их команда сидела в блиндаже, как прикованная, не подпуская никого даже на порог! Они выползали наружу только лишь с заходом солнца, когда наступала ночь, – так оберегались секретность задания и, самое главное, личность того, на кого была поставлена высокая ставка в Москве! Он же, одетый в затрапезное солдатское обмундирование, выходил затемно в их сопровождении и молча «гулял» среди расставленных постов, готовя себя к неизбежному. Во главе приезжих центровиков был поставлен доверенный самого Берия; полковник Ломидзе. То, что он был исполнительным и по-кавказски преданным своему шефу, сомневаться не приходилось. Но инструкции, полученные в Москве, полностью сковали его деятельность. Сам Ломидзе – статный, могучий грузин – впервые выполнял такое ответственное задание. До этого он работал снабженцем в НКВД Закавказья, потом в Москве по этой же части. И вдруг его вызвал сам Лаврентий и направил в то самое грозное управление, где готовили диверсантов и террористов, для выполнения, как ему сказали, особого чекистского задания. Высокий, с открытым мужественным лицом и щеточкой усов, в ремнях портупеи, в длинной кавалерийской шинели, с деревянной коробкой маузера, являя собой как бы образец мужества и геройства! Но внешность часто обманчива; Ломидзе был трусом и панически боялся всего, что связано с фронтом: выстрелов, бомбежек, артобстрелов, – но искусно маскировал свою боязнь. И все предосторожности, якобы связанные с их заданием, Ломидзе выполнял в основном для собственной безопасности.

Туманов убедился в этом, когда они однажды днем объезжали стык двух дивизий и попали под минометный обстрел. Ломидзе, бледный от страха, бился в истерике, матерясь и тыча кулаком в лицо шофера, выкрикивал что-то по-грузински... Такое полковнику Туманову пришлось видеть впервые. Хотя красавец-грузин страшился не только этого! Он боялся свалившейся на него ответственности за порученное задание, был неуверен в своих действиях, не доверял никому и, не зная тонкостей службы в передовых частях, требовал проверки кроме штабных офицеров еще взводных, чьи солдаты будут нести охранение.

Дни шли. Немцы предпринимали кое-где контратаки, что было удобным моментом для переброски объекта «N» к противнику; но Ломидзе колебался и медлил. Все это до предела измотало Туманова и на докладе во фронтовом управлении он взмолился помочь ему, подтолкнуть Ломидзе к активности. Те позвонили кому надо в Центр и уже оттуда дали взбучку Ломидзе, а он на следующий день кричал на Туманова, что не позволит обвинять свою группу в нерешительности и не допустит шельмовать его, направленного самим Лаврентием Павловичем! И это действительно было так – дальновидный шеф выбрал Ломидзе с выгодой для себя. Если задание будет выполнено, то это еще раз покажет, что Нарком внудел вездесущ и, несмотря на занятость, ведет контроль операции через своего человека. И уж на всякий случай, если что-то сорвется и придется показывать Хозяину виновника, – тот увидит такого представительного земляка; иногда ему нравились красивые люди.

В операции по выводу к противнику объекта «N», так именовался в документах родственник Блюменталь-Тамарина, принимали участие и войсковые офицеры. С ними работал сам Туманов да еще особист полка, на чьем участке намечался отвод батальона, невыгодно вклинившегося в оборону немцев.

Перемазанный глиной полковник Туманов возвращался с передовой. В планшете у него лежал схематично изображенный участок батальона с фамилиями ответственных офицеров. Ломидзе было отобрал у Туманова схему участка и пытался заставить его дать подписку о неразглашении ее содержания. Евгений Иванович отказался и хотел по-хорошему доказать абсурдность такого требования. Но обидчивый грузин запомнил эту стычку.

По завершении задания, на товарищеском ужине Ломидзе перехватил лишнего. И обронил тетрадь с черновыми записями по операции с объектом «N». Утром тетрадь была уже у Туманова, и при отъезде группы он вручил ее Ломидзе. Тот лицемерно обнял Туманова, сказав, что не забудет его благородства. И, действительно, не забыл!

По возвращении в Москву, будучи уверен, что Туманов не упустит возможности доложить руководству насчет тетради, он тут же написал рапорт, где обвинил недавнего помощника в нарушении конспирации; изощренный ход клеветника-доносчика! Несколько раз Евгению Ивановичу пришлось писать объяснительные записки своему начальству и доказывать свою правоту.

Ну а объект «N», когда боевое охранение «случайно оставило» его одного в окопе, увидел идущих на него немецких солдат и поднял руки. А потом был лагерь для военнопленных и несколько месяцев нахождения в этом аду; он выдержал все. Еще там, на конспиративной квартире, ему говорили о возможных на его пути терниях и опасностях, но тот был уверен, что его наставники рассчитали до мелочей весь его маршрут, и это вселяло в него надежду и стойкость. И, согласно легенде, дал знать о себе открыткой признанной кинозвезде рейха, великолепной Ольге Чеховой [44]. Русские актеры всегда были особо солидарны между собой, когда с кем-либо из них случалось несчастье! Та откликнулась, обворожительная и неотразимая, приехала в лагерь. Потом был дан обед, где она передала свою невинную просьбу о военнопленном «N». На следующий же день тот, преобразившийся, в дорогом костюме и кожаном швейцарском реглане, выглядел вполне респектабельно и покинул эту юдоль страдания.