56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585 - Равиль Бикбаев Страница 55

– Понимаете, – начал Алексей Владимирович, – у меня глава в диссертации ну никак не идет, мне не хватает фактического материала. Вот вы не могли бы мне помочь?

Конечно, я всегда был о себе чрезмерно высокого мнения, но не настолько, совсем не настолько, чтобы предполагать, что я могу дать заведующему кафедрой истории древнего мира Курбанову фактический материал для написания главы в докторской диссертации. В недоумении поднимаю брови и жду объяснений.

– Скажите, вот вам известно, – уже без смущения, напористым баритоном совершенно уверенно заговорил доцент, – что войско Александра Македонского проходило по тем географическим районам, где сейчас находится Афганистан?

– Допустим, – крайне осторожно и ерзая на неудобном стуле, ответил я и с наигранной тревогой поклялся: – Даю вам честное слово, что в то время я в Афганистане не был и с македонской фалангой не сталкивался.

– Э-э-э… – сбился с лекционного тона Курбанов. – Я совсем не об этом.

– Следов эллинской цивилизации я там тоже не наблюдал, – твердо заверил я его и с серьезной миной, чуть понизив голос, доложил: – Раскопки, которые я там проводил, результата не дали.

– Вы вели раскопки? – изумился Курбанов.

– Постоянно окопы копали, – подтвердил я и засмеялся.

– Избавьте меня от вашего убогого юмора, – рассердился Алексей Владимирович. – Мне надо понять, как ощущает себя человек на войне. Вы там были, возможно, в тех же местах, что и македонцы. Вот и расскажите, что чувствует воин в горах при вооруженном столкновении с противником. Человеческая природа почти не изменилась, и эмоциональные переживания нашего времени от эмоций людей эллинской цивилизации существенно не отличаются. Ну-с, любезный, я вас слушаю.

Тон доцента меня покоробил. Желания выворачиваться наизнанку не было, и я, рассматривая морщинистое лицо Курбанова, стал подыскивать деликатную форму отказа.

– Это не праздное любопытство, – заметив мое замешательство, чуть повысил голос заведующий кафедрой, – а научный интерес.

Хочешь послушать? Свербит научный интерес? Ну если только ради божественной Клио, то заполучи рассказик:

– Это было в горах, тех самых горах, чьи камни еще помнят воинственные крики бойцов македонской фаланги, – с трагическим видом и с волнением в голосе заговорил я. – Наша группа залегла под ожесточенным огнем противника, пули свистели, гранаты рвались, а нас было так мало. Я лежал в окопе, жаркое и такое яркое солнце било мне в глаза и, истекая едким соленым потом, я думал: «Боже мой! Какая скукотища! Я же тут до вечера совсем от тоски охренею. А вот интересно, нам пожрать сегодня ночью подвезут?» Еще ужасно хотелось ссать, но вставать было опасно, и я гадал что лучше: обоссаться прямо в окопе, или встать и с криком «За родину!» первым броситься в атаку, в надежде добежать живым до укрытия и опорожнить мочевой пузырь.

– И как же вы поступили? – заметно растерялся Курбанов. – Пошли в атаку?

– Это было бы очень глупо, – вздохнул я и признался: – Пришлось снять каску и поссать в нее, потом содержимое вылил за бруствер. Воняло, конечно, но лучше нюхать вонь мочи, чем получить пулю и отъехать в худшем случае в госпиталь, в лучшем – на небеса.

– Вы надо мной издеваетесь? – покраснел от злости Курбанов.

– Ничуть, – пожал я плечами, а старый стул подтверждающее заскрипел, – вы спрашиваете, что чувствует воин в бою, я вам отвечаю.

– Этого не может быть, – категорично заявил зав. кафедрой.

– Очень даже может, – возразил я. – Пуляли по нам издалека, осколки гранат до нас тем более не долетали, и почему «духи» их бросали, одному только Аллаху известно. Огонь противник вел бестолковый, а в одиночном окопе, да еще почти без движения, долго лежать неудобно, да и постыло. Вот потому-то и скучновато было. Мы второй день не ели и думали только о том, как бы пожрать. А уж насчет физиологической надобности, то организму все равно – есть война, нет войны, или исхитрись опорожниться, или прямо в штаны наваляешь. Как видите, все просто.

Курбанов в сомнении жевал губами и с негодованием смотрел на меня. Сам он в армии не служил, к эллинам испытывал чувство, близкое к благоговению, но, будучи ученым, признавал – им тоже надо было сикать и какать.

– Допустим, – нехотя признал он за мной, а заодно и за гоплитами македонской фаланги, право желать есть, а затем и выбрасывать переработанные остатки пищи и воды. – Допустим, – повторил он и предпринял новую попытку: – Но не всегда же вы хотели есть и все такое. А вот что вы чувствовали, сходясь с врагом лицом к лицу, чувствуя его дыхание и видя его оскаленное и напряженное лицо. Помните, как у Чосера: «Копье вонзилось в плоть и, задрожав, застыло»?

– В современном бою до рукопашной дело не доходит, а если и дошло, значит, командир просто болван, – с явной скукой в голосе разочаровал я доцента. – Что до македонских воинов, то когда они в тяжелых доспехах и с холодным оружием в руках, голодные, усталые, вшивые, перли по горам, то наверняка думали: «О боги! Как же нас зае…ла эта служба!»

– Не получается у нас беседа, – мрачно заметил Курбанов, и я с тревогой ждал продолжения его речи – ну что-то вроде того, какие серьезные проблемы будут у меня на его экзамене и в дальнейшей учебе.

Курбанов молча встал из-за стола, подошел к шкафу с наглядными пособиями и стал в нем рыться. За ворохом карт он нашел бутылку коньяка и выставил ее на стол, из выдвижного ящика стола вытащил плитку шоколада, погремел посудой в тумбочке и достал два граненых стакана.

– Надеюсь, вы пьете? – с сарказмом осведомился он.

– Если вы по примеру эллинов будете разбавлять вино водой, то нет.

Хмыкнув, Курбанов разлил по стаканам коньяк. Пренебрегая условностями вроде тостов и пожеланий, доцент затаил дыхание и, демонстрируя отменную сноровку, одним глотком выпил полстакана янтарной жидкости, выдохнул и закусил долькой шоколада. Я тоже показал, что уж чего-чего, а пить-то я умею. Не медля, Алексей Владимирович уверенно разлил по второй.

– Голодные, усталые, вшивые воины Александра Македонского, мечтающие вернуться домой, а не дойти до края ойкумены, – заговорил порозовевший и успокоившийся Курбанов и спросил: – А о чем думали вы?

– О том же, – разглядывая яркую празднично-радостную этикетку бутылки молдавского коньяка, ответил я. – У любого солдата мысли одни, и без разницы, в каком строю он стоит – в фаланге или в стрелковой цепи. Очень быстро понимаешь, что война – это просто дерьмо. И хочется быстрее вернуться домой и очиститься от всего этого.

– Ну-ка об этом и расскажите, – опять оживившись, попросил Алексей Владимирович и пояснил: – При написании работы мне очень важно знать, что думает простой воин, почему идет в бой, зачем бунтует, в чем подлинная причина того, что одни бегут, а другие побеждают. Мне надо поймать эмоциональную волну войны, только тогда диссертация всеми красками заиграет, пусть от нее пахнет потом, мочой и кровью, а не академической скукой.