Должна остаться живой - Людмила Никольская Страница 56

— В подвал мы ходили за конфетами. Мы разве знали, что там лежит?

Она защищалась. Заплаканные водянистые глаза бабушки недоверчиво и недобро разглядывали её.

— Я сама не знаю, где он так долго. Он самой мне нужен. Я подумала, не на фронт ли он сбежал с Валькой Лещёвым. Они давно собирались…

И со всё возрастающей надеждой, убеждая Фридькину бабушку, а заодно и себя, продолжала:

— Осенью он хотел мстить за убитого отца. А сейчас до фронта можно и пешком дойти. Правда, мальчишек и сейчас ловят, но вы не беспокойтесь. Его вернут обязательно. А может, он в подвале ловит ракетчика. Их сейчас в городе много. Но почему без меня? Он обещал зайти за мной.

Фридькина бабушка закричала:

— Какой фронт? Какой ракетчик? Ты в своём уме?

Майя кивнула. Ну, сколько можно её об этом спрашивать!

— Это ты подговорила, негодница! Отец убитый, мать с завода не выходит. Сказывай, где живёт этот твой Валька Лещёв?

— Он не мой, — сухо поправила Майя всполошившуюся старушку. — Он тоже… — И замолчала.

— Говори, где живёт этот Валька. И твоя мама на тебя жаловалась: шастаешь где-то целыми днями. А ещё девочка!

Фридькина бабушка негодующе облизывает губы, глядит на Майю в упор. Майя затараторила.

— На проспекте Газа. Угловой дом над магазином. На втором, а может, на третьем этаже. Окна на улицу. Он мыльные пузыри на прохожих любил пускать… Да вы не бойтесь, найдёте. Его все в доме знают!

— Хорош гусь, если все в доме его знают!

Фридькина бабушка встрепенулась, заторопилась, и дверь перед Майей захлопнулась.

На чёрной лестнице Майя остановилась возле подвала, длинным проникновенным взглядом уставилась на дверь. Но дверь не прозрачная, сквозь неё не очень-то проникнешь. Она приложила к замочной скважине ухо, терпеливо слушала. Но из чёрного подвала не доносилось ни звука. Если бы Фридька ловил там диверсанта, сколько было бы шума, что творилось бы там!

А вдруг Фридька умирает, искусанный крысами или тяжело раненный ракетчиком? Разве немецкие шпионы знают пощаду? А крысы, каждая ростом с кошку!

Она содрогнулась от омерзения, представив крысью морду.

— Он удрал на фронт, — громко сказала себе Майя. — Его совсем скоро вернут домой.

Продрогнув, она заторопилась домой.

Наталья Васильевна с Толей разговаривали. Прикрытый беличьей шубкой, поперёк кровати спал Юрик. В комнате топилась печурка, вкусно пахло кислыми щами.

Майя зорко глянула на родных.

— Поговори с ней, как старший брат: меня она слушать перестала, — укоризненно поглядев на Майю, сказала мама и принялась за вязание.

— Как средний брат, — поправила Майя. — Старший брат — Валентин, бьёт фашистов на Карельском фронте.

Она разделась и сразу почувствовала себя маленькой и очень усталой. Поглядела на брата беззащитно.

— Откуда всё это? Таскает и таскает. Не знаешь, что за это бывает по законам военного времени? — начал монотонно и размеренно Толя и поглядел на маму.

И Майя взглянула на неё.

Мама молча вязала, не глядя на детей. Толя говорил, и каждое его слово чётко влетало и сразу зацеплялось за разбухшие мысли девочки. Майя тоскливо поглядывала на маму, брата, на стол. Там стояли пакетик с мукой, начатая банка со сгущёнкой. И лежали веером разложенные хлебные карточки. И её найденная тоже была там, но лежала поодаль. А хлеб сегодня она выкупить по ней так и не успела.

Странно, что мука и сгущёнка уже не вызывали неукротимого желания есть. Ей стало холодно в тёплой комнате, она ёжилась под взглядом Толи. Затем мысли стали вязкими, потекли, как патока, медленно и лениво. Потом вовсе исчезли.

Она оглянулась на пальто, без дела висевшее на стуле, но взять не решилась, боялась рассердить Толю, и так глядевшего на неё в упор.

— Что молчишь?

Она пожала плечами.

— Где всё взяла?

И Толя подбородком указал на кровать и на стол.

Майя сосредоточенно глядела, мысли всё не появлялись.

— Вот ненормальная, будто не знает, что за это бывает…

Ненормальная — значит не в своём уме. Что они все, сговорились?

— Говори, Майя, — попросила Наталья Васильевна тихо. — Мы должны всё знать.

— Всё само собой.

— Не понял!

— Меня дворник мог узнать. Он вор. А Юрик мог простудиться, он же был раздетый и мокрый… Я случайно карточки нашла. Их и дворник с мужчиной в бурках искали. Я совсем не воровала. Я искала, чем меня старушка угостить хотела… Все только ругают, чуть ведром по голове не убивают!

Тут её словно прорвало. А потом она заплакала, и чем больше она плакала, тем больше ей хотелось плакать. А может быть, страшное было позади, и она не могла выносить свалившиеся на её плечи передряги.

— Перестань. Москва слезам не верит.

— Фридька пропал, — плакала громче Майя. — Взял и пропал. А мы с ним хотели в подвале ловить ракетчика. Взял и сбежал на фронт.

— Господи, на фронт, ловить ракетчика! — охнула Наталья Васильевна и отставила вязанье.

Толя умно наморщил лоб и красиво взмахнул ресницами, и Майя, увидев это, опять пожалела, что у неё такой красоты нет.

— На фронт бегали?

— Мы не знали, что на трамвайном кольце уже начинался фронт. Мы же за картошкой…

Её ещё долго обо всём расспрашивали. Она отвечала на вопросы, пожимала плечами, устало кивала головой. И раздумывала.

Она стала замечать в себе непонятную лень. Было неприятно подниматься по лестнице, в коленях стали дрожать ноги. И спина стала ныть. Воды она старалась носить меньше чем по полведра. Смеяться и громко разговаривать уже не хотелось. Так бы и сидела кулёмой неповоротливой.

Она сердилась на себя за это непонятное, происходившее с ней.

На улице она внимательнее стала вглядываться в молчаливо бредущих прохожих. Неужели и она станет ходить усталая, от всего отдалённая. Будет бороться со снегом на дороге, словно это горы неприступные. Бороться с наледями, которых она раньше не замечала под ногами или шутя через них перепрыгивала.

Бросалась в глаза энергичная походка прохожего.

«Досыта ест, как лось бегает», — приходило на ум однажды сказанное Софьей Константиновной.

Это её тело от недостаточного питания становилось вялым и смирным. Но смерть она исключала. Жизнь должна быть у неё долгой, силы её неистощимы. Только вот пройдёт головокружение, исчезнет слабость, перестанет дрожать тело. И снова будет всё в порядке.

По-настоящему она испугалась только, когда несла Юрика. Тогда на четвёртом этаже её охватило такое безразличие и апатия, что она прислонилась к стене. Лестница помчалась в диком хороводе, а во рту накопилось столько вязкой, не глотающейся слюны, словно она съела паука.