Резервисты - Егор Лосев Страница 56

В первые дни взвод в нормативные двадцать секунд не укладывался, как-никак сорок с лишним незнакомых пацанов.

Вылечили их просто. Насупленный сержант вывел взвод на пустырь, где строил новобранцев «от забора и до обеда». Через час стандартная «колонна по трое» сержанту наскучила.

— А изобразите-ка мне латинскую «G», — командовал он.

— Большую или маленькую, командир? — уточнял целеуказания дежурный.

— Большую… — отвечал сержант и капризно поправлял, путая бестолково толкущихся солдат, — …нет, пожалуй, маленькую.

Тут же открылось свойство армии, как любой другой агрессивной среды, вскрывать внутреннюю, настоящую сущность человеческой натуры. Сначала незаметно, но все сильнее и сильнее проявлялось то, что обычно спрятано под слоем хороших манер и условностей. Кто-то переругивался, кто-то, наоборот, старался помочь, а кто-то с дурным понтом принялся руководить.

Бойцы бестолково топтались, отдавливая друг другу ноги, огрызались.

Насчет рукоприкладства их предупредили сразу, за драку посадят обоих, не разбираясь. Так что кулаки пока держали в карманах.

Победило со скрипом зарождавшееся чувство локтя.

К обеду второй взвод за двадцать секунд выстраивался хоть императорским вензелем.

Перекусив, бойцы расселись вдоль стены, куда косые струи дождя не доставали. Хрюша с Филей быстрыми затяжками курили «Ноблесс», докурить все равно не дадут, так хоть успеть подымить подольше.

Они вообще похожи были друг на друга, оба среднего роста, коренастые, крепкие. Только у Фили нос картошкой и волосы черные, а Хрюша, наоборот, блондин, и нос вытянутый, массивный, как натуральный свиной пятак. А у Каркуши нос на вороний клюв смахивает, и вид вечно удивленный немного, да еще и картавит, ну вылитая Каркуша.

Да и все они каких-то дурацких зверей напоминали в этих собачьих ушанках на рыбьем меху, только Каркуша в вязаной черной шапке ходит. А еще у него подруга есть, он каждый вечер, вместо того чтоб спать, по телефонам-автоматам бегает, ей звонит. Однажды фотку показывал… красивая.

У Даньки подруги нет. И у Хрюши нет. А у Антохи-Фили есть, правда, далеко, аж в Питере. У него и родители в Питере остались. Говорят, раз в год армия отпускает съездить проведать.

— Слышь, Степашычь! — Хрюша пустил через ноздри струйки дыма. — Я вчера с друганом разговаривал, который год уже служит, он говорит, мол, на губу тебя могут определить, по жизни.

— То есть как по жизни?! — подскочил Данька.

— Ну это… в смысле… вообще могут.

Данька только плечами пожал: на губу так на губу, сам виноват.

На губу, ясное дело, никому неохота. Губари в красных ремнях и кепках по базе ходят, разные полезные работы делают. Например, два дня метровые бетонные плиты таскали: прапору приспичило плац перенести. А потом, как закончили, приперся прапор, здоровенный бугай, похожий на Розенбаума, без усов только. Ковырнул плиты красным десантным ботинком и пробурчал: «Некрасиво как-то получилось, верните все как было…»

Теперь губари обратно плиты носят.

Сама-то губа ладно, страшно занятия пропустить, тогда КМБ придется по новой делать.

Дежурный глянул на часы и отлепился от стены. Взвод привычно вытянулся, подравнялся, гавкнул Китаянке: «Смирно!»

Та принюхалась подозрительно:

— Опять кто-то в строю курит?

В строю уже никто не курил. Поначалу, конечно, пытались разные несознательные личности, кому охота полсигареты бычковать, да быстро отучились. Наказание за эти дела оказалось простое, как все гениальное. Двести бычков собрать, на ниточку нанизать и пронумеровать. Не успеешь к сроку, добавят, а будешь буреть, Китаянка тысячу окурков закажет, да еще весь взвод припашет, чтоб неповадно было, ну и домой тоже не поедешь, будешь по базе ползать, бычки собирать.

Домом пугали постоянно, то обещали задержать на час-два, то вообще не выпустить. Пока что, по-любому, домой не пускали, первый армейский шаббат проторчали в караулах.

— В класс, на занятия, бегом марш! — скомандовала инструкторша.

Дождь из прямого и мелкого превратился в крупный и косой, в облаках многообещающе громыхнуло.

…полевая рация 77-й модели имеет сменные антенны, короткую и длинную…

Монотонный голос лейтенантши погружал в сон, сил на сопротивление почти не оставалось.

Поначалу Данька, чтоб не уснуть, тыкал себя отверткой. Не помогало, просыпался от того, что отвертка на пол падала. Взгляд пытался переводить с места на место, тоже отрубался. Хорошо бы такие очки придумать, чтоб за стеклами открытые глаза были нарисованы. Надел и спи сколько влезет.

…при переговорах по радио необходимо соблюдать осторожность. Не называть свое местоположение. Узнав, где вы находитесь, авиация противника может нанести по вам бомбовый удар…

…Тысячную долю этого самого удара они испытали пару дней назад, когда под неизбежным дождем возились на пустыре, переползая через лужи и колючки. В облаках жутко загрохотало, а затем им на голову вывалились два звена «Фантомов» и, стелясь над самой землей, врубили форсаж.

— Ты почувствовал?! Почувствовал?! — допытывался за обедом Каркуша. — Я вот сразу такую гордость ощутил! За то, что я тоже часть всей этой огромной военной машины!

— Угу… — пробурчал Филя, которого «Фантомы» застали несколько врасплох. — Да я чуть маген-давидами не обделался от этой самой гордости!

— Это в тебе патриотизма не хватает, — поставил шуточный диагноз Каркуша.

Патриотизма действительно не ощущалось, его место занимала отчетливо осознаваемая необходимость. Необходимость регулярно подтверждалась то сообщением в СМИ об очередном теракте, то полицейскими машинами у соседней с домом стройки, где рабочий-палестинец зарубил подрядчика, то автобусом, взорванным у любимого кафе на улице Дизенгоф. На новой Родине скучать не приходилось.

Хотя, если подумать, с Родиной тоже неясность. Четырнадцать лет Родина отчетливо ощущалась там, где течет между закованных в гранит берегов Нева, где синеет на стене надпись: «При артобстреле эта сторона наиболее опасна!», где каменеет под стеклом блокадная пайка хлеба и вздымаются в небо разведенные мосты, и еще там, где разбросаны по Преображенскому кладбищу трех поколений могилы.

Много всего вмещало слово Родина. Леса, в которых знаешь название каждой ягоды, каждого дерева. Финский залив, безбрежная гладь Ладоги, лыжня, петляющая меж сосен.

Было, правда, и другое. Непонятные демонстрации у метро, на которых раздавали листовки с непонятными лозунгами, но с понятными даже ребенку карикатурами, надпись «Жиды», вырезанная на почтовом ящике. Новенький ученик в классе, принесший с собой новое ругательство «сука жидовская», старшеклассники, вваливающиеся на перемене в класс и с гоготом листающие журнал: «Где тут национальность, сейчас мы явреям наваляем».