Сибирь - Георгий Марков Страница 59

Хромой хозяин постоялого двора пожелал всем приятного аппетита и проковылял за дверь. А постояльцы сбросили шубы и принялись выкладывать на широкий скобленный добела стол свои припасы. Девушки — черный хлеб и селедку, Лука — сухари, кету и кусковой сахар, старик — свиное сало и калач из серой муки.

Маша в хозяйские кружки нацедила из самовара кипяток и поднесла каждому по отдельности. Замутить кипяток было нечем. Натуральный чай давным-давно исчез, и в деревнях забыли уже, как он пахнет. Даже чага, иван-чай, сушеная морковь и те ценились втридорога и сбывались из деревень на рынки в города как напитки первого сорта.

Девушки, Лука и старик принялись наперебой угощать друг друга своей снедью. Но харчей у каждого было в обрез: на одного хватит, а на четверых никак не разделишь. Единственно, перед чем трудно было устоять, — перед сахаром. Лука ребром ножа разрубил кусок на мелкие частички, высыпал на стол почти целую горсть. Полакомились, поблагодарили Луку за угощение. Старик с охами и ахами вспомнил то времечко, когда в каждой лавочке зазывно белели сахарные головы, отпустил колючее словечко насчет германского царя-злодея, порушившего мирную жизнь, и, выхлебав вместительную глиняную кружку кипятку, отправился во двор, к лошадям.

Катя прислушалась — в доме вроде никого, тикают лишь ходики в горнице с резким скрежетом, да возле печи в курятнике увлеченно переговариваются на своем непонятном языке курицы. Маша угадала, о чем думает Катя, посмотрела ей в глаза, подбадривая и благословляя.

— А у тебя, Лука, в городе-то есть кто-нибудь из знакомых? — спросила Катя солдата. Он старательно закручивал козью ножку, обожженными пальцами приминал рубленую махорку.

— Да что ты, сестрица, какие у солдата знакомые?! — Встал Лука, запалил цигарку, выпустил через губу густую струю дыма.

— А куда ж в праздники ходишь?

— Никуда. А только и праздников-то у меня в году один — день Христова воскресенья. Гоняют меня, сестрица, с почтой без передышки. Раньше все на Богородское ездил, к западу, а теперь сюда, к востоку, гонять зачали.

— А все-таки небось надоедает, Лука, служба?

— Как еще, сестрица, надоедает. Слов нету!

Маша поняла, куда клонит Катя, и напрямик сказала:

— Приходи, Лука, к нам, когда отпускать будут, У меня сестра, братишка, вот Катя, еще подружки.

Живем хоть не очень сытно и не в хоромах, конечно, а весело. На Знаменской наша квартира, дом тридцать девять. И вход, само собой разумеется, — улыбнулась Маша, — не с парадного крыльца, а чуть подальше, в подвальный этаж.

— Ну, а что же не прийти? Приду! Отпрошусь у фельдфебеля, отпустит. Он у нас жалостливый. Раненый и контуженный тоже, вроде меня. А вам, девчата, спасибо. Не побрезговали серой скотиной. Солдатню-то нонче не сильно почитают. Поприелось ура-то кричать…

Лука очень был доволен приглашением девушек, чуток даже раскраснелся, похорошел сразу, ходил по прихожей из угла в угол.

— А товарищи-то у тебя есть среди солдат? — продолжала интересоваться Катя, бросая на Машу одобрительные взгляды.

— Да как сказать, сестрица, — почему-то испытывая затруднения с ответом на Катин вопрос, замялся Лука. — Вроде бы есть, а можно сказать, и нету.

— Отчего же так?

— Побаиваются друг дружку солдаты. Одним словом, слежка, догляд. Иной бы открыл душу, а потом думает: уж лучше переживу внутрях, еще на подставного наскочишь.

— Вот оно что! — догадалась Катя. — Не очень, видать, доверяет вам начальство.

— Да ведь, сестрица, и начальству посочувствуешь.

Наша часть и почту охраняет, и телеграф, и банки, и военные склады с оружием и амуницией. В одном месте прорвет — пошла писать губерния… Чо тогда делать-то? Разве удержишь?

— Да уж это правда, Лука! А только "у тебя-то с какой стати за начальство голова болит? — с прорвавшимся вызовом в голосе сказала Катя.

— А по мне, сестрица, пусть все горит огнем! Наелся я солдатской жизни по горло. Сыт во как! — Лука резанул себя ребром ладони поперек шеи.

— Ну и приходи, Лука, к нам. Через недельку мы вернемся в город. Запомни-ка адрес-то. — Маша снова повторила свой адрес, а Лука сосредоточился, пошевелил пальцами обеих рук, твердо сказал:

— Ну, теперича ни за что из головы не выколотишь.

До самой смертушки!

Удовлетворенные тем, что договор состоялся, девушки и Лука посмотрели друг на друга с усмешками, с блеском в глазах, с легким смущением, которое порой сопровождает расположение и надежды на будущее.

— Хочу спросить тебя, Лука: ехать нам с тобой в Семилужки или приотстать? Боюсь я этого Карпухина. Может, дед-то не зря им стращает? Маша смотрела солдату в лицо.

— И меня что-то страх одолевает. Ей-богу, Лука! — И Катя воззрилась на солдата, ждала от него совета, от старшего, более опытного человека в житейских делах.

— Да уж переживал я за вас, девчата, — понизив голос до шепота, сказал Лука, — что Карпухин, что энтот связчик его — не ровня вам, как бы потеху какуюнибудь не сотворили. С них взятки гладки. А только куда вам деться-то?

— К тетке мы уйдем. На выселок. А слезем версты за три до Семилужков, помнишь, у моста свороток? — сказала Маша.

Лука одобрил намерение девушек, заверил, что не выдаст их Карпухину ни в коем разе.

Только они кончили разговор, вошел старик.

— Поехали! Мои рысаки землю роют, удержу нет, — пошутил он.

Подоспел и хозяин. Маша с Катей расплатились серебрушками за кипяток и обогрев. Лука со стариком отделались "спасибо". За них платила казна. Платила сразу и за корм лошадям, и за услуги сопровождающим почту.

Едва выехали за деревню, старик начал рассказывать трактовые были. Он знал их — не перечесть! Ограбления, убийства, побеги… Катя слушала старика, содрогаясь от жестоких подробностей, которыми ямщик, не скупясь, оснащал свои рассказы, слушала и думала: "Что же это делается? Как же это люди терпят такую жизнь? А прав Лука: русская душа как конопляная нитка. Бьют ее, бьют… Должен же быть конец… Не может не быть конца всему этому ужасу и смраду…"

Катя и Маша прижались друг к другу, тянули полы полушубков, прикрывая колени. Но это уже не помогало. К вечеру стало подмораживать. Небо подернулось синевой. Блеснуло сквозь запушенные снегом леса закатное солнце. Кате показалось, что где-то вдали начался пожар и его отблеск падает кровавыми пятнами на эту дорогу, и без того уже обагренную кровью людей. "Ну, пусть горит ярче, пусть горит сильнее, может быть, на выжженном месте хоть другая жизнь начнется", — мелькнуло в голове Кати. Но далекий пожар погас так же стремительно и тихо, как и возник. Наступали сумерки.

— У своротка на выселок остановись, дед, — сказал Лука.

Девушки вылезли из кошевы, попрощались с Лукой, поблагодарили ямщика.

— Ой, девки стреляные. У Карпухина на этих мозгов не хватит, — чуть отъехав от Кати и Маши, сказал старик.