Последний штрафбат Гитлера. Гибель богов - Генрих Эрлих Страница 6

— Киссель, ко мне! — прервал эти мысли приказ Вольфа. — Выйдем на минутку, — сказал он Кисселю. — Мы на минутку! — крикнул он всем остальным.

В прихожей Юрген схватил в захват правую руку Кисселя и чуть вывернул, чтобы не вздумал рыпаться, прижал его спиной к стене, уперся локтем в шею.

— Теперь послушай, — сказал он, — внимательно послушай, повторять не буду. Сделаешь без моего приказа шаг в сторону линии фронта — пристрелю. Судя по твоему рассказу, тебе в жизни встречалось много фельдфебелей, но они были нерешительными парнями, иначе бы я с тобой сейчас не разговаривал. Запомни: я — последний фельдфебель в твоей жизни, у меня решительности хватит и на тебя, и на других таких же дезертиров.

— Никогда бы не подумал, что среди штрафников-смертников есть такие убежденные наци и защитники гитлеровского рейха, — прохрипел Киссель, он еще хорохорился.

— Мне наплевать на наци, мне нет дела до рейха, но я не хочу, чтобы из-за тебя, из-за того, что ты выболтаешь русским, погибли парни, что сидят за столом вон там, в комнате.

— У них и так нет шансов. У нас нет шансов, — поспешил исправиться Киссель.

— У тебя нет, это ты правильно усвоил, а у них есть. Немного, но есть. И даже если этот шанс будет единственным, я постараюсь его использовать. «Старики» это знают, ты лучше их послушай, чем самому-то болтать.

— Я не собираюсь выдавать русским никаких военных секретов, — продолжал упираться Киссель. Он никак не мог уразуметь, с кем имеет дело. Он так и не поймет этого.

— Все расскажешь! — свистящим шепотом сказал Юрген. — Вздернут на дыбу — и расскажешь.

— Это выдумки геббельсовской пропаганды! — дернулся Киссель.

— Цо-цо-цо, я там был, парень. И вернулся в штрафбат. Ты там все выложишь, даже с избытком. И о том, что ты социал-демократ, тоже расскажешь. Вот тогда они примутся за тебя по-настоящему. Социал-демократов большевики обычно поджаривают, на медленном огне.

Последнее вырвалось непроизвольно. Просто в этот момент Отто Гартнер отворил дверь с кухни и впустил аромат жареного гуся.

— Помочь, командир? — спросил Отто и осклабился: Вольф новобранца воспитывает. Знакомая картина!

— Своими делами занимайся, — ответил Юрген.

— Да уж все готово!

— Отлично!

Что-то тяжело давило на выставленный вверх локоть. Это был подбородок Кисселя, который медленно сползал по стене. «Проняло наконец», — усмехнулся Юрген, убирая локоть и одновременно выпуская руку Кисселя из захвата. Тот рухнул на пол. Юрген схватил его рукой за шкирку, встряхнул, рывком поставил на ноги.

— Не обмочился, герой? — с показной заботой спросил он. — Молодец. А теперь марш за стол.

Он распахнул дверь в комнату, поставил перед проемом Кисселя и легонько поддал его коленом под зад.

Так Юрген сочинил собственную страшную сказку. Именно что сочинил, потому что действительно побывал недолго в русском плену и точно знал, что ничего ужасного там нет. Но это был плен — лагерь, колючка, охранники, он всего этого не любил, он этого и так нахлебался досыта. Он убежал. В тех условиях это было несложно, ничуть не сложнее, чем сейчас перебежать на ту сторону. Тот же риск получить пулю как от чужих, так и от своих. А Кисселя он правильно припугнул. Таких в узде можно держать только страхом. Эка у него до сих пор поджилки трясутся, еле идет! Юрген даже развеселился, глядя на бредущего перед ним Кисселя.

— Герр фельдфебель! Прикажете подавать? — на пороге кухни стоял Эббингхауз.

— А вы еще не все съели?! — сказал Юрген и задорно рассмеялся. — Неси, Эбби! Наливай, Брейтгаупт! По полной! Гуляем! Счастливого Рождества!

Они сидели за столом и, мерно стуча кружками, пели знакомую с детства песню:

Stille Nacht! Heilige Nacht!

Alles schläft; einsam wacht

Nur das traute heilige Paar.

Holder Knab im lockigen Haar,

Schlafe in himmlischer Ruh!

Schlafe in himmlischer Ruh! [3]

Юрген, обняв за плечи раскрасневшуюся, самозабвенно поющую Эльзу, обводил взглядом сидевших вокруг солдат. Рождество — семейный праздник, так заведено у них, немцев. Вот она, его семья, сегодняшняя семья: Эльза и Брейтгаупт, Целлер и Фридрих, Отто Гартнер и Эббингхауз, Клинк, Граматке, Цойфер и Киссель. Да-да, даже трое последних. Семья не без урода, так говорит в подобных случаях Брейтгаупт, и он прав, он всегда прав, с Брейтгауптом невозможно не соглашаться, потому что он изрекает только вековые народные мудрости.

В семье могут быть разные люди, плохие и хорошие, злые и добрые, умные и глупые, но они держатся вместе, ведь их объединяет общая кровь. Вот и всех их, сидящих за этим столом, объединяет кровь, их собственная кровь, которую они пролили и еще прольют на полях сражений, кровь их товарищей и даже кровь врагов. Ах да, спохватился Юрген, есть еще Тиллери с Блачеком. Он посмотрел на часы: до смены оставалось двадцать минут. Он будет рад привести их за этот праздничный стол, ведь они все — одна семья. Юрген еще немного подумал и включил в состав этой семьи, своей семьи, обер-лейтенанта Вортенберга и подполковника Фрике. Вортенберг был отличным парнем, смелым и незаносчивым, ему бы небольшую судимость, и он бы сразу стал своим за этим столом. А Фрике им как отец, справедливый и мудрый отец: что за семья без отца? И без блудного сына. Красавчик, где ты? Мы ждем тебя. Мы всегда будем ждать тебя.

В общем, расчувствовался Юрген так, что чуть слезу не пустил. Такого с ним отродясь не было. Разве что в детстве. Точно, всплакнул, помнится, когда из родной Ивановки уезжали, когда с сестрой прощался, с родственниками, с соседями. А после этого — ни разу. Жизнь к слезам не располагала, жесткая была жизнь, и он стал жестким. Вот только в последнее время что-то помягчал. Он этого не замечал, пока не услышал случайно, как Целлер сказал Брейтгаупту: наш-то помягчал. А тот ответил ему многозначительным молчанием. Стал присматриваться к себе: действительно помягчал. Подумал: оттого, наверно, что два с половиной месяца в настоящем бою не были. Вот и расслабился. Как же это приятно — расслабиться. Он еще крепче обнял Эльзу и присоединился к хору:

Stille Nacht! Heilige Nacht!

Hirten erst kundgemacht

Durch der Engel Alleluja.

Tönt es laut aus Fern und Nah:

Christ, der Retter ist da!

Christ, der Retter ist da! [4]