Дьявольский полк - Свен Хассель Страница 65

Мы побежали к укрытию, залегли вместе с теми, кто только что был нашим противником, и яростно грозили кулаками артиллеристам, видеть которых не могли.

Я оказался на дне снарядной воронки с американцем. Онемевшие от страха, мы наблюдали друг за другом. Кто выстрелит первым? Потом американец с бранью отбросил автомат и протянул пачку сигарет «Кэмел». Я рассмеялся с облегчением и предложил ему грифу [196]. Он улыбнулся. Мы оба громко рассмеялись и обнялись. Затараторили со смехом объяснения, каждый не понимал ни слова из того, что говорил другой. Обменялись фляжками. У него был джин. У меня — шнапс.

В нашу воронку нырнули двое — Порта и Малыш. Увидев американца, они отпрянули. Малыш спустил предохранитель ППШ. Я ногой выбил у него автомат. И успокаивающе зажестикулировал американцу. Мы заползли поглубже в воронку. Наши фляжки пошли по кругу. Мы стали обмениваться пуговицами, орденскими ленточками. Американец пришел в полный восторг, увидев у меня в сумочке красную звездочку.

Мы играли в кости, курили грифы и «Кэмел». Американец показал татуировку в виде Утенка Дональда на груди. Когда он играл определенными мышцами, клюв открывался. Мы смеялись до упаду.

Потом артиллерийский огонь прекратился. Мы осторожно выглянули через край воронки — трое немцев и американец.

— Пойду к своим, — сказал последний.

Мы сползли на дно воронки и тепло попрощались. Обменялись домашними адресами и номерами полевой почты, пообещали писать, как только найдем время. Пока американец бежал, согнувшись, по изрытой снарядами земле, мы прикрывали его автоматным огнем от возможных кровожадных типов.

— Удавлю любого, кто снимет его, — сказал Малыш.

Мы видели, как американец спрыгнул в окоп и помахал нам оттуда автоматом.

Рядом с нами залаял пулемет. Люди в сером перепрыгивали через нашу воронку. Атака катилась дальше.

Появились люди в хаки. Короткая очередь из автомата Грегора. Они повалились. Группа американцев пряталась за большим валуном. Со свистом полетела граната. Прятавшиеся превратились в кровавую груду плоти. Вперед! Вперед! Какой-то англичанин присел, готовясь к прыжку. В следующий миг в спине его торчал нож.

Снова снаряды. С земли поднялась масса пехотинцев. Мы отошли. Хрипя, потея, задыхаясь, бросились в то, что раньше было траншеей, и установили пулеметы. Разорвали рубашки на полосы и стали очищать ими оружие от земли и грязи. Что заставляло нас сражаться так упорно? Монастырь, святая гора, наша страна? Нет. Мы сражались за свои жизни. Это было все, чем мы еще обладали. Мы были бедны, как церковная мышь. У нас не было хотя бы чистой рубашки или непрохудившихся сапог. Мы забыли, как выглядит мыло. Мы были уже не людьми, а неуправляемыми машинами, убивающими все живое.

Одноглазый спрыгнул к нам. Его пустая глазница была полна земли. Он прикурил сигару о раскаленный докрасна ствол огнемета. Его неистово блестевший глаз уставился на Порту.

— Я представлю тебя к награде. Если кто ее заслуживает, это ты!

Порта нагло усмехнулся.

— Предпочел бы ящик пива и хорошенькую бабенку.

Шквал орудийного огня, какого мы еще не видели, сделал дальнейший разговор невозможным. Святая гора содрогалась. Землетрясение огромной силы. Мы прижались к земле, врывались пальцами в грязь, старались сделаться маленькими, превратиться в насекомых, ищущих убежища в щелях камней и под выступами. Долина и гора были в огне. Каждый миллиметр был изрыт снарядами самого крупного калибра. Деревня Кассино перестала существовать.

Какой-то десантник сошел с ума и стал взбираться на гору. Он карабкался по скалам, как обезьяна; при нормальных условиях эта ловкость стала бы сенсацией. Но сейчас ее вряд ли кто замечал. Наши нервы ничего больше воспринимать не могли. Мы лежали, уткнувшись лицами в грязь. Дымовые снаряды. Надеть противогазы. Огневой вал. Потом появился противник. Первыми шли поляки, Карпатская бригада [197].

— За Варшаву! — кричали они.

Мы отошли к монастырю. Окопались. Появились первые одетые в хаки люди и были скошены огнем. Тела, тела, груды тел. Люди горели. Превращались в месиво. Разлетались в клочья.

Несколько тысяч марокканцев, возглавляемых фанатичными французскими офицерами, шли по пятам за польской дивизией, рассеянной сосредоточенным пулеметным огнем.

Из воронки встал польский подполковник, весь в крови от бесчисленных ранений, и крикнул двадцати солдатам, оставшимся от его полка:

— Вперед, солдаты, и да здравствует Польша!

Вокруг его шеи был повязан польский флаг.

— Ты мне нравишься, — сказал Легионер, встав на колени и старательно целясь. — Будешь сидеть по правую руку от Аллаха, мой храбрый поляк. — И разрядил весь рожок в живот польскому офицеру. — Аллах мудр, — прошептал он. — Не нам, жалким тварям, спрашивать, зачем.

Потом схватил несколько гранат и бросил их в американское пулеметное гнездо.

Потом появились гуркхи в сдвинутых набекрень широкополых шляпах.

Они гибли под нашим пулеметным огнем.

Мы сражались в развалинах монастыря. Марокканцы отрезали у мертвых уши, чтобы, когда вернутся домой, показать, скольких они убили. На головах у них были глубоко натянутые коричневые шапки.

При виде их Легионера охватила убийственная радость.

— Появились смуглые ребята, — крикнул он, запрокинув голову в безумном смехе. — Бей их! Avant, avant, vive la Légion! [198]

Мы последовали за ним, как часто бывало раньше. Одноглазый хотел остановить нас. Бессмысленная попытка. В ярости он швырнул нам вслед трость. Мы стреляли с бедра, меняя рожки на бегу.

Марокканцы в изумлении остановились. Какой-то десантник спрыгнул со скалы прямо в их гущу и завертелся колесом, паля из ручного пулемета.

Мы били марокканцев саперными лопатами и прикладами, душили их голыми руками. Малыш сбросил добрый десяток с утеса.

Порта и я лежали с пулеметом за грудой тел, сея вокруг смерть.

Теперь марокканцы и гуркхи окопались.

Когда наступила темнота, мы тихо вылезли из укрытий под командованием Легионера, беззвучно подкрадываясь к ним и перерезая им горло.

Хайде вернулся к своему излюбленному занятию — снайперской стрельбе. У него были две новые винтовки с оптическими прицелами. При каждом попадании он громко фыркал от смеха.

Лейтенант Фрик негодовал все больше и больше.