Летать так летать! - Игорь Фролов Страница 66

Пока грузились, два «мессера» кружили по окрестностям, рыскали, опустив носы и постреливая из пушек. Возвращались на борту ПСО, оставив свой покалеченный под охраной солдат. Борттехнику было плохо. Болела грудь — компрессионный удар, — болела и кружилась голова. Выпитая из чьей-то фляжки теплая вода застряла в груди граненым металлическим стержнем. Ему было неудобно в своем теле, оно было не своим, а снятым с чьего-то бешеного плеча. Дух жаждал покоя и спокойного ликования, но для тела покой был мучителен, оно гудело, его распирало изнутри, как глубоководную рыбу, поднятую в тихие, просвеченные зеленым солнцем воды поверхности. Хотелось потерять сознание. Вертолет заложил вираж, к горлу подступила тошнота, холодно взмокло лицо. Он встал, прошел на створки. Задернув за собой тяжелые стеганые шторы, нашарил в жаркой темноте ведро — в нем тускло блеснуло редукторное масло. «Извините», — подумал борттехник, и его больно вырвало несчастным глотком воды прямо в масло. Пока не перестало трясти, сидел на бардачке у кормового пулемета и, подняв голову, смотрел в черный проем люка — там двигались тросы тяг, там бешено крутился вал трансмиссии, и воровской лучик недвижно лежал на его боку.

6

…Они возвращались. Борттехник, сидя на скамейке в чужом салоне, пытался прогнать навязчивые сцены собственной смерти в вероятном прошлом получасовой давности. Смерти шли чередой, одна страшнее другой, — вплоть до отрезания головы, — этот вариант, уже булькая и задыхаясь, он пытался предупредить, подорвавшись на гранате, но никак не решался разжать руку.

В пылу борьбы он даже не заметил, что навстречу им пролетела пара с техбригадой и экипажем. Бригада заменила пробитый хвостовой редуктор, и когда солнце, красное как клюква, сидело на западных горах, хромой вертолет приземлился на базе.

Где в это время был его борттехник, автор точно не помнит. — Он вообще не видит борттехника в первый час после прилета — его как бы не было на земле. Дальше понемногу проясняется. Кажется, быстро смеркалось — да, уже было темно, потому что костер за баней в окопе был ярок. Пили тут же, в ожидании закуски. Банщик пожарил мясо козы, подстреленной «мессерами» на обратном пути, — автор помнит, как ее разделывали в том же окопе. Он помнит, как потекла в пустое ведро вялая, прерывисто-густая струйка крови; отломилась с сухим треском козья нога, и ее выбросили на поверхность. Из мрака появились собаки и набросились на обломок с копытцем. Им выбросили еще ноги и голову. Ее тут же подобрал солдат с ножовкой, аккуратно отпилил крышку черепа с прямыми, кручеными винтом рожками, и боком, по-крабьи, заскользил в сторону. Его остановил майор:

— Куда понес, шустрый? Это — моя добыча. — И, обращаясь к борттехнику: — Как, пулеметчик, головка бо-бо? Пойдем-ка, я тебя полечу, у меня средство есть.

Он завел борттехника в предбанник, жестко держа за локоть, развернул к себе.

— Ты после прилета сходил, отметился?

— Куда?

— Куда, куда! К ней. Показался бы, вот, мол, жив, почти здоров. Друг все-таки… Иди, иди, пусть она тебе башку хоть продезинфицирует и заклеит — вон как рассадил, — а у нее БФ медицинский есть. Потом потихоньку двигайте ко мне в балок. Я сейчас попарюсь и приду. И вот еще — рога мои захвати, не пойду же я с ними по городку. А хочешь, себе возьми. Не простая коза-то!

— А какая? — тупо спросил борттехник, глядя на зазубренный срез кости.

— Семен Семеныч!.. Ведь на ее месте должен был быть ты… — Майор ткнул его твердым пальцем в грудь. — Если бы не я, — и он холодно засмеялся.

…В комнате, в полумраке, ветер от кондиционера шевелит цветы, высаженные в длинном цинке.

— Тебе сейчас нельзя напрягаться, давай я посмотрю голову. Надо промыть перекисью. Положи вот так, не дергайся. Ну что за блудливые руки, я же…

Пока ее пальцы осторожно перебирают его волосы, он сонно думает в ее колени: не хочу засыпать, после сна все уйдет, этот день кончится — а эта ночь должна быть бесконечна, как новогодняя, и все должны веселиться и ходить друг к другу в гости с бутылками, но я очень устал, так жалко пропустить этот праздник, этот карнавал жизни — и в общем веселье всегда найдется темный уголок, куда можно спрятаться с ней…

— Щиплет? — Она дует, склонившись, но он уже не отвечает.

Он будет спать пятнадцать минут — головой на ее коленях, окружив руками. Пока автор не постучит по его голове — ей неудобно, да и подозрительно долго вы отсутствуете, друзья. Майор уже выходит из бани и думает — где вы сейчас и чем занимаетесь?

…Сейчас они идут по темному городку, взявшись за руки. Они шарахаются от теней, выныривающих из-за углов, от скрипа песка под чужими ногами, — руки испуганно разлетаются, потом снова находят друг друга. Возле майорского балка, в темноте у лестницы он останавливает ее, поворачивает к себе, обнимает, шепчет на ухо… А она улыбается, она улыбается, закрывая глаза… Не торопитесь, думает автор, постойте еще минутку так, вы же не знаете, что будет дальше. Майор подождет…

Майор лежал на кровати и тренькал на гитаре.

— Ну, наконец-то, — сказал он. — Вы там спали, что ли? А тебя точно только за смертью посылать. Я тут мяса принес, полкозы заныкал, отдельно пожарили, и водка уже остыла. Слушай, почему до сих пор подругу не завел — здесь много девушек красивых. Сейчас было бы кому за тобой поухаживать, второй день рождения отпраздновать. А так — опять втроем… Ладно, будем считать, семейный праздник.

Сидели, выпивали, ели сухое и пористое, как пенопласт, мясо козы. Майор рассказывал историю спасения, все время подливая в стакан борттехника.

— Наверное, ему нельзя так много, — сказала она. — Вдруг сотрясение мозга…

— Какого, на хрен, мозга? — горлышком бутылки отодвигая ее руку, сказал майор. — У военных нет мозгов. Один мозжечок, блин! Я, например, полный идиот, несмотря на целого майора! А он вообще студент! Давай пей, студент, это лучшее лекарство от страха, который приходит ночью. Останешься сегодня один, закроешь глаза и будешь кино смотреть про сегодня, — то падаешь не так удачно, — ты же не раз представлял это хряссь?! — то пулю ловишь, то взрываешься и горишь, — вертишься, мокрые простыни накручиваешь, — нет, без водки не уснуть. Если, конечно, один спишь, — и он подмигнул ему. — Мне вот бояться нечего, а ты давай пей.

Вдруг он встал, взял сигареты, гитару и со словами «Пойду подышу» вышел.

Борттехник тут же распустил руки и губы, но она уклонилась:

— Мне надо выйти за ним. Ты не видишь, а он пьян и зол. Не знаю, чем все это закончится…

Борттехник остался один. Он положил гудящую голову на руки и закрыл глаза. Но задремать он не успел. Она вернулась:

— Он тебя зовет. Что-то мне не нравится это. Ни в чем не признавайся. А еще лучше, попробуй уйти, скажи, что голова болит. О, господи, какая я дура…

Борттехник вышел в темноту. Майор сидел на высоком крыльце, склонив голову на гитару. Не глядя на присевшего рядом борттехника, протянул ему плоскую фляжку с коньяком, пробежал пальцами по струнам. Вдруг задушил струны ладонью, сказал: