Старый тракт - Георгий Марков Страница 67

Анкет тогда было настолько много, что никого это не удивило, как не удивили и сами вопросы, например, о тех же военных специальностях, так как дело это получало широкое распространение. Тот же Володя Шунько написал в своей анкете: «Пилот, парашютист».

Вскоре нам принесли из другой комнаты в особых конвертах документы на совещание, и тут проявленная тщательность при регистрации объяснилась:

— Совещание будет проходить в Кремле, в зале Андрея Первозванного. Вот пропуск туда. При утрате не возобновляется. Питание там же, в Кремле, в столовой Владимирского зала. Это — талоны на завтраки, обеды и ужины. А это — талоны на табачные изделия. Отдельно талон на книги — литературный паек. Жить будете в гостинице Коминтерна. Вот направление. (Ныне гостиница «Центральная», на ул. Тверская.)

— Поняли? Все в Кремле. Вот почему Косарев в телеграмме подчеркивал значение совещания, — многозначительно сказал нам первый секретарь. Но это объясняло далеко не все. Главное было впереди.

На следующий день совещание открылось. Насколько мне помнится, с докладом выступил сам генеральный секретарь Цекамола Александр Косарев.

Все мне было интересно в Москве. Да и другим ребятам тоже. В гостинице мы встретили несколько известных деятелей коммунистических партий зарубежных стран. В Коминтерне проходило какое-то совещание, и они прибыли в Москву для участия в нем. Поскольку имена некоторых из этих товарищей довольно часто мелькали в печати того времени, мы смотрели на них с откровенным интересом. Ну а самое основное — это Кремль. Все тут захватывало нас, начиная с того, что еду нам подавали на посуде, помеченной инициалами последнего царя «HP». Вензелями с этими буквами были украшены тяжелые, из чистого серебра, ложки, ножи и вилки. И на белоснежных салфетках стояла эта же мета «HP».

А в обеденный перерыв, когда мы вышли из дворца посмотреть легендарный двор Кремля, на субботнике по благоустройству которого когда-то работал Владимир Ильич, Вася Архипов, один из осведомленных работников Цекамола, выдвиженец из Сибири, подойдя к нам и понизив голос, сказал:

— А сейчас, земляки, покажу вам, где живет товарищ Сталин. Только так: не задерживаться напротив окон, и тихо, без болтовни идти, будто по другому делу…

И мы пошли за ним, стараясь всем видом изобразить, что мы направились в другое место.

— Вот видите эти окна с белыми занавесками? Его квартира! Видели?! А теперь — забудьте!

Только отойдя на почтительное расстояние от малоэтажного дома, притиснутого к более крупному зданию, мы многозначительно переглянулись, и кто-то один выразил общее впечатление:

— Скромно! Могли бы и получше дать квартиру вождю! — и как нам было сказано, все постарались забыть увиденное.

Второй день совещания был более коротким — нам предстояло посетить Большой театр. Слушали оперу «Кармен». Все считали, что нам подвалила удача — попасть в Большой театр, да еще на такой спектакль, и тогда было непросто.

Часов в пять мы быстро оделись и вышли во двор. Пропускали нас в Кремль через Ильинские ворота, те самые, которые обращены к зданию Исторического музея.

Чтобы выйти из двора Кремля, мы шли мимо Царь-пушки, пересекали Ивановскую площадь и вдоль продолговатого корпуса Кремлевского арсенала, где размещалась со времен революции школа краскомов, выходили на Красную площадь.

Очень хорошо помню этот февральский ранний вечер. Предзакатное солнце искрилось и горело на золоченых маковках соборов и башен. Тянуло откуда-то из Москворечья резким, еще по-зимнему, ветерком, приносившим сюда, на вышку великого города, запахи фабричных дымов.

Мы шли быстро, весело, разговаривали, смеялись. И вдруг говор смолк, смех, как ветром снесло, и от первых рядов нашей цепочки послышались приглушенные голоса, полные изумленья:

— Сталин! Смотрите, Сталин!

И тут все увидели живого, неподдельного Сталина. На Ивановской площади в Кремле в то время существовал островок. На нем росли несколько елей и между ними, вероятно, можно было бы при необходимости размяться, походить туда-сюда, колеся вокруг деревьев.

Именно здесь и прогуливался Сталин в обществе с каким-то крайне рослым краскомом, то и дело сгибавшимся к Сталину, который был ему только до плеча.

Сталин был в черной меховой шапке, с опущенными наушниками, в черном пальто, длинном, чуть не до пят, руки его были спрятаны в карманах, в зубах он держал трубку, слегка дымившуюся.

Он не спеша передвигал ногами в сапогах, изредка кивал военному головой, казавшейся очень большой, явно не пропорциональной его узким плечам и маленькому росту. Было во всем его облике что-то уж очень обыкновенное, даже простоватое, и это всех нас тронуло, вызвало чувство умиления.

Но вместе с тем подумалось и о чем-то возвышенном и сложном: вот он ходит так просто, обыкновенно, как все мы, смертные, а думает, наверное, о всей стране, о жизни миллионов, о всех нас. И может быть, ему сейчас тоскливо гулять с этим чужим, военным человеком, а не с любимой женой, которую он проводил недавно в скорби и страданиях в другой мир, перед которым и он не властен.

Мы стали сбавлять шаги, стараясь лучше рассмотреть Сталина, запомнить его облик навсегда. Это казалось редким счастьем тогда, неслыханной удачей, увидеть самого Сталина вот в такой необычной, почти интимной обстановке.

— Не останавливаться! Не сбавлять шагов! — услышали мы резкие голоса военных, возникших перед нами будто из-под земли.

Втайне проклиная этих военных, мы все-таки не ускорили шагов и, оглядываясь, стараясь не упустить ни одной подробности, втянулись в проемы Ильинских ворот. В эти минуты мы не знали, что не только увидим еще раз Сталина, но даже услышим его.

А произошло это так: когда на третий день совещания мы пришли на вечернее заседание, которое предполагалось стать заключительным, мы сразу заметили, что зал по своему составу стал иным. То там, то здесь сидели военные. Появились в зале известные в то время деятели партии и государства: Бубнов, Стецкий, Яковлев…

Заседание началось с продолжения прений. Выступали товарищи с Северного Кавказа, из Центрально-Черноземной области, с Урала. Но потому, с каким напряжением в Президиуме переговаривались, всем становилось ясно — предстоит что-то более значительное.

И вдруг одна из зеркальных дверей раскрылась, и в Президиум вошли Сталин и Молотов. Они шли друг за другом с промежутком в два-три шага, шли не спеша, подчеркнуто не спеша.

Сталин был в сером костюме: двубортный пиджак со стоячим, но отложным воротником, застегнут наглухо, ровные брюки (не галифе!) вправлены в мягкие сапоги на низком каблуке. Волосы у Сталина посеребрены сединой, глаза чуть прищурены. В одной руке трубка, другая рука большим пальцем заткнута за бортовину пиджака на уровне средней пуговицы.

Молотов в синем обычном костюме, в штиблетах, в галстуке в белый горошек. Широкое лицо бледное-бледное, бескровное, круглые, настороженные глаза под пенсне в золоченом ободке.