Следователь по особо важным делам - Анатолий Безуглов Страница 8

Прощаюсь с водителем, чтобы попасть под опеку участкового инспектора.

Евгений Линёв — молодой парень, с умным, внимательным лицом. Совершенно непохожим на те, которые канонизированы в фильмах.

Участковый проводил меня в дом для приезжих. Пристройка к зданию конторы. Сторож, Савелий Фомич, сам открыл чистенькую, тёплую комнату с двумя койками.

— Вы будете жить один, товарищ следователь, — поспешил заверить Линёв.

— Верно, — подтвердил сторож. — Вон там у нас санузел, умывальник. Рядом — кухонька. Газу, правда, в баллонах нету. Никак не сменяют…

— Ничего, обойдусь. Столовая есть?

— А как же! — ответил Савелий Фомич.

— Но сейчас поздно, закрыто. — Линёв посмотрел на ручные часы.

— Это точно, — сказал сторож. — Деревня. С курями спать ложатся. А чаек у меня готов. На плиточке. С устатку не мешает, а?

— Не мешает, — сказал я. — Спасибо.

Участковый инспектор спросил:

— Я вам нужен, товарищ следователь?

— На сегодня нет. Благодарю за хлопоты…

Он пожал плечами:

— Какие там хлопоты. Служба. — И, откозыряв, ушёл.

— К молодой жене. Секретарша директора, — подмигнул сторож. — Две недели, как свадьбу сыграли… За ради неё и напросился сюда из района.

— А прежний?

— Тю-тю. Подался далече… Перевели.

«Жаль, — подумал я. — Одним помощником, знающим село и его обитателей, меньше…»

Сторож, прежде чем сходить за чаем, почесал затылок:

— Не знаю, понравится ли вам моя заварка… С мятой. По-стариковски. Для суставов полезно.

— Понравится. Моя мать тоже любила заваривать с мятой.

— Могу и чистого. Индийский у меня.

— Давайте с мятой.

Савелий Фомич принёс маленький чайничек с запаянным носиком. Поставил на стол.

— Стаканы в тумбочке. — Он собрался деликатно ретироваться.

— Присаживайтесь. Вдвоём веселее.

Он подумал, потоптался. Подсел к столу.

Я нарезал краковской колбасы (что делали бы без неё командированные?).

Старик от угощения отказался. Прихлёбывал из стакана, макая в чай кусочек рафинада.

Говорить о деле я с ним не собирался. Но старику не терпелось выложить московскому следователю свои соображения.

— Да, — вздохнул сторож, — в старое время девки от любви на себя руки накладывали. Если парень на другую заглядывался. Теперь проще на все смотрят. Телевизор с толку сбивает. Что ни картина, обязательно самый главный герой в другую влюбляется. А жена, значица, ему не хороша. Или наоборот, бабе мужик её не в милость. Так, ежели распущать, кажный куролесить захочет. Мало ли что, пригожих парней да девок вона сколько ходит. Недаром говорят: в чужую бабу черт меду положил. Но соблюдать себя надо. Грех — он всегда боком выйдет…

— Вы же сами говорили, что теперь, проще.

— Кому проще, а кому… Конечно, если говорить о воспитательнице, не все у неё, наверное, тут было благополучно, — он повертел пальцем у виска.

— Кто же в наше время себя до этого доводит? Совесть подешевела…

— Не угодило вам нынешнее поколение, — улыбнулся я. — Ох, не угодило.

— Мне-то что. Я своё пожил. Пусть сами разбираются.

Нас все равно никто не слушает.

— А вы?

— Слушали. Попробуй я отцу слово поперёк сказать, Снимет штаны и за милую душу поддаст горячих. Уважение было. Дети родителей почитали. Жены — мужьев. Батька мать мою не бил, но зато его слово — закон. С малолетства приучена.

— Тоже не сладко. Горькая женская доля, — подзадорил я старика. — Рабство семейное, рабство общественное…

— Ишь, словечки понасочиняли, — усмехнулся ен. — Да вы-то почём знаете? Думаете, бабы только хрячили?

И веселиться не смели? Ещё как! На масленицу, на иванов день, на троицу какие гулянки заводили! Работали, верно, работали до семи потов. С зари до зари. Но уж если гуляли-на всю железку. И пели и плясали… А нынче…

Вона, насмотрелся в клубе. Подрыгаются» друг подле дружки и айда по домам. Какие раньше пляски были! Обчие и поодиночке. Русская, камаринская. А кадриль! Хе-хе. Одно загляденье. Не только для девок. И замужние от души веселились. И не так заглядывались на сторону, как нынче.

Всяк своё гнездо берег. А тем более от такого парня, как завклубом…

(Муж Залесской работал в Крылатом завклубом.)

— Интересный?.

— Симпатичный. Артистом прозвали. Галстук такой надевал… Ну, махонький, поперёк торчит…

— Бабочка?

— А шут его знает. В обчем, культурный, обходительный. Девки по углам шептались, вздыхали вс„… И что ей ещё надо было, не понимаю…

— Может, ей было плохо оттого, что другие вздыхали?

— Он — мужик. Ничего здесь особенного нету. Тем паче парней у нас не хватает. Главное, он на эти охи-вздохи не обращал внимания.

— Не удостаивал?

— Говорят, шуры-амуры не крутил.

— А она внешне как?

— Что теперича толковать? Нету человека… Приятная была. Вежливая. Городская, одним словом. Жалко…

Я невольно посмотрел на часы. Дед пожелал доброго сна. И ушёл в свой закуток, в помещение совхозной конторы. Я остался один на один с тишиной.

Утром меня разбудил директор совхоза. Было рано. А в Москве сейчас — глубокая ночь.

Он вошёл прихрамывая. Крупное, почти квадратное тело, большая голова, бритая наголо, густые чёрные брови и такие же усы. Пиджак слегка помят на спине, наверное от постоянного сидения на стуле и в машине. Брюки галифе заправлены в хромовые сапоги.

— Мурзин, Емельян Захарович, — представился он. — Прошу извинить. Забежал пораньше, а то если понадоблюсь, не поймаете, в поле закачусь. Поверите, сплю тричетыре часа в сутки. Уборочная…

Я стоял посреди комнаты в трусах и майке и со сна не мог сообразить, что мне надевать в первую очередь.

— Ничего, я понимаю… — пробормотал я, берясь то за рубашку, то за брюки, то за пиджак.

— Так вы ко мне сейчас зайдёте?

— Да-да, конечно.

…Несмоуря на ранний час, в конторе было много народу, хлопали двери, стучала пишущая машинка, кто-то громко требовал по телефону ветеринарную лечебницу, В кабинете Мурзина прохладно и чисто. Погода осенняя, но все окна настежь. На столе — алый вымпел «За первое место в соревнованиях по футболу Североозерского района Алтайского края».

— Устроились ничего? — спросил он, когда я сел.

— Нормальнр.

— Правда, у нас не такой комфорт, как в городе… Но думаю, наверстаем. Ванную соорудим, телевизор поставим. Хорошо, правда?