Воздушный штрафбат - Антон Кротков Страница 82

— Ладно, ладно, поглядим! — успокоил возмущенного «матроса» Нефедов и обратился к остальным летчикам, по инерции употребив фразу из лексикона одессита:

— Ловите ушами моих слов: сейчас медкомиссия, потом общее построение, и на аэродром — принимать самолеты.

На организации медкомиссии Борис настоял сам. Он по себе знал, в каком состоянии люди выходит из застенков НКВД, и должен был быть уверен, что его подчиненные физически и душевно готовы к серьезной фронтовой работе. Нефедов также взял с Громова слово, что его штрафников обмундируют и будут кормить не как зеков, а по армейским нормам.

Каждый штрафник получил обычную красноармейскую книжку. В ней имелись вкладыши, по которым выдавалось вещевое имущество. Шинели, гимнастерки, шаровары, сапоги и ботинки летчикам выдали солдатские, хотя среди штрафников большинство еще недавно носили петлицы с лейтенантскими и капитанскими «кубарями» и «шпалами». Вместо авиационных фуражек и зимних шапок-ушанок хотя бы из дешевого бобрика [153]интенданты отыскали на каких-то складах явно довоенной закладки отмененные уставом суконные шлемы-буденовки.

Нефедов экипировался вместе со своими хлопцами, хотя ему, как действующему офицеру и командиру части, хотели выписать накладную на склад комначсостава. Но Борис вежливо поблагодарил заботливого снабженца, после чего встал в общую очередь, чтобы получить кирзовые сапоги вместо хромовых или юфтевых, простую пилотку вместо новенькой офицерской фуражки с «капустой» и «птичкой» и т. д.

Часть укомплектовали старенькими, много раз бывавшими в ремонте «ишачками» и «чайками». Со своим ЛАГГ-ом Нефедову пришлось проститься, его отогнали обратно в Горький.

Пока шло формирование авиагруппы, кормили летчиков не слишком хорошо — суп из заплесневелых сухарей да едва сладкий чай. Но слово свое Громов сдержал. Перед отправкой на фронт каждый получил сухим пайком по банке мясных консервов и пачке галет. А уж на фронте проблем с питанием не возникало. Интенсивно воюющих пилотов кормили по высшей пятой летной норме: белый хлеб, мясо, витамины, шоколад. Непременно 100 грамм на ужин. Курящим летчикам выдавали на день пачку «Казбека». Да и вообще, даже в самые напряженные месяцы Сталинградской битвы проблем с доставкой авиационного керосина, боеприпасов и продуктов не возникало.

После получения самолетов и доукомплектования инженерно-техническим и вспомогательным составом авиагруппа была переброшена на фронтовой аэродром. Сразу началась боевая работа — тренировки на слетанность пришлось совмещать с полетами на прикрытие бомбардировщиков. На первых порах отношение авиационного руководства к «команде Нефедова» мало чем отличалось от взглядов наземного начальства на применение пехотных штрафбатов, которых бросали в самоубийственные атаки на неприступные высоты, заставляли с матерными воплями прорывать хорошо укрепленные участки фронта, бросаться на дзоты через минные поля. Точно так же разжалованных в рядовые летчиков посылали на самые опасные задания, требуя от них максимальных результатов.

Однажды крупный чин из штаба фронта, разгневанный оттого, что восемь штрафников не смогли остановить 60 пикирующих бомбардировщиков «Ю-87» из элитной эскадры StG2 «Иммельман», прислал к Нефедову порученца с драконовским приказом: «Впредь каждый летчик-истребитель, совершивший посадку на исправном самолете и не добившийся результата в воздушном бою, будет предан суду военного трибунала! Если на самолете закончился боекомплект или отказало оружие, летчик обязан таранить бомбардировщик противника!» Нефедов отослал адъютанта генерала обратно со своим ответом: «Каждый дурак, которого даже в академии не смогли научить основам стратегии, обязан немедленно выстрелить себе в голову, постаравшись при этом попасть в мозг».

Оскорбленный генерал обратился в военную прокуратуру, а также пожаловался самому командующему фронтом на дерзкого Анархиста, для которого не существует требований субординации. Несмотря на свою крайнюю занятость, командующий решил лично разобраться в причинах конфликта и попросил своих помощников выяснить, как действительно было дело. Оказалось, что перед тем, как немецкие «пикировщики» атаковали штрафники, немцев встретила поднятая в полном составе по тревоге на перехват вражеской группы истребительная бригада из восьмидесяти трех самолетов. В ходе боя с сопровождающими бомбардировщики «мессершмиттами» советские летчики сбили шесть «юнкерсов» и четыре Bf-109, сами же потеряли восемнадцать самолетов. Затем настала очередь штрафников. Их «улов» составил одиннадцать бомбардировщиков и семь истребителей врага. При этом в ходе боя штрафники потеряли только одного своего товарища. После этого командующий вызвал обиженного Нефедовым генерала и сказал ему:

— Правильно тебя этот Анархист назвал. Только набитый дурак отдаст такой идиотский приказ подчиненным, которые так здорово воюют. Этого Нефедова с его людьми надо к орденам представлять, в центральной прессе их подвиг пропагандировать. А вместо этого все их победы распишут по соседним полкам. А они все равно воюют, как черти!

Но, даже несмотря на боевые успехи и растущий авторитет «нефедовцев», спрашивали со штрафников особисты чрезвычайно строго. Если у контрразведчиков появлялся хотя бы малейший повод обвинить пилота в трусости, они начинали заниматься им вплотную. Правда, в основном летчики подобрались отчаянные, драчливые и опытные. Но были и исключения.

В одной из первых тяжелых схваток Леня Красавчик неожиданно вышел из боя, бросив своего ведущего. И Нефедову, вместо того чтобы атаковать вражеские бомбардировщики, пришлось срочно разворачивать группу и идти на помощь товарищу, оставшемуся без прикрытия. Через три дня такая история повторилась вновь. Но каждый раз у одессита находились оправдания. То на его «ишачке» мотор забарахлил, то внезапно живот скрутило. Вообще-то, при интенсивных полетах летчики часто на нервной почве начинали страдать поносами. Но Нефедов чувствовал, что Красавчик ловко симулирует уважительные причины.

Гнать кого-то в бой силой Борису было противно. Он вообще никогда ни на кого не кричал: «Я тебе приказываю!» Все его распоряжения выполнялись сразу и без возражений, потому что Нефедову верили. Подчиненные видели, что командир не шкурничает, не отсиживается в штабе, а наравне со всеми ходит под смертью. В группе сама собой сложилась такая атмосфера, когда любой летчик считал бы себя подлецом, если бы вместо него на опасное задание полетел кто-то другой. Да и в бою каждый готов был отдать за друга жизнь. Они все стали одной спаянной командой. И, конечно, нельзя было позволить, чтобы из-за труса погиб честный человек.

Вскоре Леня в очередной раз сбежал с поля боя, бросив напарника. Конечно, можно было отдать одессита «на съедение» особисту части — майору Лакееву. За такое преступление и в обычной части полагался расстрел или десять лет лагерей, а уж в штрафбате — тем паче. Но Нефедову была отвратна сама мысль, что по его вине человека прикончат выстрелом в затылок, а его родственников объявят семьей дезертира и лишат продовольственных карточек, а то еще и осудят.

Когда Борис вернулся с задания, то первое, что ему бросилось в глаза — бойкая фигура Лакеева. Обычно флегматичный толстяк возбужденно крутился вокруг истребителя Одессы. Он напоминал охотничьего пса, взявшего след. Рядом понуро стоял Красавчик со шлемофоном в руке и растерянно оправдывался: