Сиамские близнецы - Владимир Сиренко Страница 9

«Мне опасно быть активным в этом деле, — подумал Дорн, когда Дост уехал. — По сути, СД предлагает совершить дерзкую попытку. Но ради чего я должен ломать себе голову? Нужно ли мне знать содержание документа? Нужно ли это мне? Вероятно, эта затея покажется в Центре рискованной, Демидов наверняка потребует, чтобы я вышел из операции. Или вообще отзовет. Что же делать?»

Те дни, когда Одиль Картье вырывалась домой, в Париж, всегда были днями счастья. Она бегала по парижским улицам, магазинчикам, ресторанчикам, бистро, покупала безделушки, перчатки, кошельки, бижутерию, франки сыпались из ее сумочки, а комната, в которой она жила на улице Колизе, заполнялась тьмой ненужных вещей, с которыми потом Одиль не знала, что и делать. Японский веер, купленный три года назад, когда она еще не была женой этого скучного Эдвина Трайдена, так и висел, прикрепленный к абажуру — просто так, скуки ради, ведь Одиль была веселая, богатая на выдумки двадцативосьмилетняя женщина, и одиннадцать лет своей жизни — почти половину! — она работала в «сюртэ» под патронажем полковника Шантона.

27 февраля 1936 года Одиль проснулась от приглушенного шума за дверью и улыбнулась — это же наверняка булочник поставил корзину со свежими круассонами. Сейчас она устроит себе завтрак, который мыслим только в Париже: хрустящие круассоны с маслом, с медом, кофе и много-много розового топленого молока, от которого и кофе становится розовым. За три года жизни в Лондоне Одиль просто возненавидела чай! А их хлеб? Нигде, нигде не умеют печь пшеничный хлеб так, как во Франции! Правда, в Москве Одиль угощали ржаным хлебом, он ей понравился, весьма ароматен. Но во Франции ржаной хлеб пекут изредка, только на севере, в Пиккардии, а Одиль была уроженкой Прованса. Поэтому так легко было врать другому полковнику, Джакомо Роатте из итальянской секретной службы, ее почти официальному на данный момент любовнику, что она итальянка. Уж верит или не верит Роатта, это его дело. Но Одиль была чистокровной француженкой и, как истая француженка, со всей страстью ненавидела бошей и всех, кто хочет договориться с ними, даже премьер-министра Лаваля — после того, как он решил заключить франко-германский договор. Парижская Богоматерь не допустила такого падения, в январе Лаваль ушел со своего поста, и сегодня, Одиль это точно знала, в парламенте будет голосоваться ратификация договора о взаимной помощи между Францией и СССР. «Это настолько же естественно для нас, насколько совершенно ненормально договариваться с проклятыми ботами, — думала Одиль, готовя завтрак. — Боши замышляют что-то грязное, не зря же рыжий колбасник просит познакомить с продажным, легкомысленным и доступным чиновником из Форин офис. Я, пожалуй, помогу ему, но… Шантон придет от моего замысла в детский восторг! Но что же могут замышлять боши? Свалить Идена? Залезть в наши виноградники? Они боятся, что Иден им помешает? Нет, так или иначе, мы не позволим им вернуться в Страсбург. И пусть Гитлер не забывает, теперь с нами Россия, у которой, если верить рассказам генерала Луазо о его летних впечатлениях от поездки на военные маневры на Украину, сильная армия, солдаты выносливы и морально тверды, и в случае конфликта русские вполне в состоянии сдерживать силы любого противника, как они это делали в четырнадцатом году. А генерал забыл или не учел, что с четырнадцатого года прошло двадцать с лишним лет, русская техника стала совсем другой. А самолеты? Я же видела их самолеты, когда была в Москве…»

В Москве Одиль побывала с мужем, он был командирован туда во время переговоров русских с Лавалем. Трайден служил в аппарате американского военного атташе в Лондоне. Очень удобная личность для сотрудницы «сюртэ». Конечно, перед московской поездкой Одиль наговорили разных разностей. И ничего подобного. В Москве Одиль многое приглянулось. На перроне, куда пришел поезд французского премьера, играли «Марсельезу» явно из уважения к французам. И очередей у магазинов, как рассказывали, нет. И дамы вполне элегантны, по улицам ходят маленькие такси, а не одни трамваи, даже строится метро — вполне европейский город Москва. А «Садко» в Большом театре? Таких постановок она не видела ни в Одера, ни в Ковент-Гарден, ни в «Ла Скала»… Голоса не хуже итальянских. Как же это — с трудной фамилией? Барановский? Нет! Козловский! Да, Иван Козловский… Божественный тенор! А какой артист!

Сталина Одиль видела издали, они с Трайденом сидели в ложе бенуара, а Сталин в центральной правительственной ложе вместе с Лавалем, и он произвел на нее сильное впечатление.

А какой был дивный военно-воздушный парад! Летчики — настоящие асы. Это удивительно, но советские самолеты выстроили в небе две гигантские латинские буквы К и F, что означало — Республика Франция… Конечно, можетбыть, когда русским было еще трудно после революции и войны, Москва не производила полностью благоприятного впечатления, отчего и поползли по европейским столицам дрянные сплетни. Одиль этого не знает, потому сравнить не может, а вот Рим ей есть с чем сравнить — Муссолини явно изменил к худшему вечный город. Даже влюбленных парочек не увидишь на улице, сама доброжелательность римской толпы пропала, перевелись изысканные манеры, которыми так всегда славилось римское общество. А видеть, как дети, маленькие дети, лет пяти, восьми, ходят строем с деревянными ружьями на плечах, просто омерзительно. В Рим Одиль ездила часто — по своим собственным делам, а мужу объясняла, что ей необходимо пребывание в более устойчивом, чем в Англии, климате, иначе у них никогда — никогда! — не может быть ребенка. Ребенка, конечно, у Одиль от этого кислого американца не будет. Уж для своего сына она найдет отца, которого будет любить по-настоящему, а не «во имя процветания Марианны», как любит выражаться Шантон, указывая, в чью постель ей следует влезть и зачем, но дружбу Муссолини с Гитлером она поломает и англичанам не позволит с Гитлером договориться. О, эти господа просто не представляют, на что способна Одиль Картье, если ей что-то запало в голову! А сейчас судьба делает ей подарок — недалекого немца, которым можно вертеть, как вздумается.

В приподнятом настроении Одиль явилась к своему шефу.

— Ну, милая, как жизнь? — спросил он, глядя на нее лукаво и оценивающе. «Да, все еще хороша, цветет и улыбается, все ей нипочем, и вынослива дьявольски, способна ночами не спать, мотаться по всему свету, и хоть бы что, на ее внешности перегрузки не отражаются. Чего она вдруг объявилась в Париже? Зачем?» — думал Шантон, любуясь ею.

— Лондон скоро станет вторым Танжером, кажется, все разведчики мира обосновались там, — усмехнулась Одиль. — Противно. Одного немца я уже приметила. Явно из абвера. И, как никогда, много американцев. Понаехали за леди Симпсон. Вряд ли у этой дамы получится стать английской королевой, но я не исключаю, что она женит на себе короля. И они ее обрабатывают, обрабатывают, обрабатывают… А короля обрабатывают еще премьер Болдуин и архиепископ Кентерберийский.

— А что король?

— Король считает, что ему удастся провести грань между своими официальными функциями и личной жизнью.

— Но насколько я понимаю, мнение Эдуарда не особенно интересует тех, кто делает британскую политику.

— Но! — Одиль подняла вверх указательный палец. — Но… Мнение короля — это мнение его личного советника Уолтера Монктона, а мнение Монктона — это мнение Черчилля, а мнение Черчилля — это мнение Идена. А Иден, между прочим, подготовил для кабинета досье, в котором плохо отозвался о Гитлере и германской агрессивной политике. Да-да, мне рассказывал Трайден, и я думаю, хорошо бы получить эти бумаги и найти способ подсунуть их фон Нейрату. И вся дружба врозь. Санкционируете?