Испытание огнем. Лучший роман о летчиках-штурмовиках - Михаил Одинцов Страница 98

Последним мгновением движения Борубая отбросило назад, и это послужило для него сигналом к новой жизни. Он понял: «Жив. Полет закончился».

Выскочил из кабины на моторный капот, встал во весь свой невысокий рост.

— Сверчков, вблизи никого. Уходим без шума. — Выдернул карту из планшета, сунул ее за одно голенище, радиотаблицу позывных — за другое. — Ты нигде не поцарапан?… Ну, побежали. Теперь чем быстрей и дальше уйдем, тем лучше.

— Давай, командир, я за тобой…

Экипажу повезло. Войск противника вблизи не оказалось… Прошел уже час, а Борубай и Сверчков все еще двигались на запад.

«Сколько можно уходить в тыл? — думал летчик — Чем дальше уйдем, тем больше нужно будет пройти обратно. По следу спокойно. Наверное, никто не видел нашей посадки. Плюхнулись с бреющего под общий шум группы. Надо остановиться, одуматься и выработать план».

— Сверчков, стоп. Давай малый привал…

— Уходить, командир, надо.

— Нам домой надо, а мы от своих убегаем… План такой: сначала определимся, где мы находимся, а потом наметим, как будем выходить на линию фронта и где переплывать Донец. Ты плавать-то умеешь?

— Не очень, но переплыву. Смеялись на перекуре с ребятами, когда кто-то сказал, что «два сапога в одной связке тонут быстрее, чем один», а вот теперь придется форсировать, если доберемся.

— Доберемся, если не ошибемся… Нам надо вылезать из оврага наверх. Мой дед Балты говорил, что заяц никогда в низине не отсиживается, а только на бугорках, чтобы видно было. В лес не полезем, потому что там войска могут от нашей разведки прятаться. Идти будем полем и оврагами друг от друга метров на сто-двести. До войск на линии фронта пойдем днем, а через Донец — ночью.

— Понял. Можно я впереди пойду?

— Это зачем? Разведчиком?

— Тебе лучше будет видно, что делать дальше. Если влипнем, так я один.

— Ну, это ты брось. Первым пойду я. Мне, охотнику, виднее.

— Командир, я же городской. И в этой природе — поле, лес, болото, овраги, речки, кочки — ни черта не понимаю. Если от тебя потеряюсь, то пропаду.

— Не потеряешься. В тылу несложно. Но на линии фронта надо смотреть да смотреть. Там надо быть невидимкой — шаг без треска, патрон без осечки, а выстрел без промаха… Посиди здесь, я на разведку выберусь.

Сверчков остался один. От тишины звенело в ушах, хотелось пить, но овраг был сухой. Он был недоволен собой, так как не смог убедить командира в порядке передвижения. Он боялся не за себя, не за то, что «потеряется». Ему хотелось как-то обезопасить командирскую жизнь от случайного выстрела, может быть, и мины. Если идти по-волчьи, след в след, то второму уже легче. Если первый попал в засаду, то у заднего еще есть хоть и маленький, но шанс.

«Ну ладно, потом еще попробую».

…С детства полюбившаяся степь была хорошо знакома и понятна Борубаю и как пастбище, и как поле охоты. Ему были знакомы чувства и охотника, и пастуха, охраняющего стадо от сильного и осторожного зверя. И теперь эти два противоположных опыта объединились в единое стремление — обмануть, выжить и выйти к своим. Он все время шел так, чтобы ему было видно как можно дальше. Шел открыто и не боялся. Успевал увидеть и услышать врагов раньше, чем они его. Сверчкову поведение командира казалось странным, похожим на колдовство. Но на самом деле ничего загадочного не было. Степь была для Борубая родным домом. Он все время искал и ждал врага, и это позволяло ему видеть первым… И только когда солнце упало на край степи, а даль из розовой превратилась в темно-синюю, летчик разрешил себе и стрелку отдых.

— Хватит мышковать [20], пора и отдохнуть, а то в темноте напоремся на кого-нибудь. Спать будем по-заячьи, так спокойней.

— Разве тут уснешь. Что значит по-заячьи?

— Спина к спине и на бугорке: теплее, видно и слышно.

— Я буду дежурить.

— Не надо. Я все услышу с закрытыми глазами.

— А если сцапают?

— Ничего не будет. Раз до сих пор нас не гоняли, то ночью не будут. На следе никого нет.

…Недоспанная накануне ночь, волнения двух вылетов, не менее чем 20-километровый пеший и голодный рейд по немецким тылам сломили бодрствование летчика — Борубай уснул… Он смежил веки только на одно мгновение. Закрыл и открыл, но увидел уже утро. Разбудили самолеты. Под пронзительно-синим куполом утреннего неба неторопливо гудели три косые линейки пеленга [21]«илов». А выше, как мальки в воде, ходили истребители. Толкнул стрелка и лег на спину, чтобы лучше было видно небо.

— Чей-то полк идет. Опять, наверное, на аэродром… Не наши. Мы таким кособоким строем не ходим. Видишь, все самолеты справа от ведущего. Командир может разворачиваться только влево, а вправо маневра нет. Передние самолеты не могут помочь огнем задним, левый — самому правому. Кто-то придумал же такую дребедень, а теперь люди мучаются… Ждать возвращения будем?

— А кто их знает, где они обратно пойдут. Это сытому можно ждать. У нас же «кишка кишке кукиш кажет».

— Чудак, натощак легче бежать. Сытый зверь лежит или спит, а голодный бегает. Так и мы.

— Ладно уж Мы все же человеки… Давай командуй.

— До речки километров пять, может, семь осталось. Теперь, наверное, больше ползти будем. Фрицы тут чувствуют себя в полной безопасности: впереди вода, оборона на высоком лесистом берегу. Их спокойствие нам на руку.

…Перебежки, переползания и переходы прошли удачно. Солнце было еще высоко в небе, когда Борубай уловил запах и свежесть воды. Теперь надо было посмотреть за врагом — разведать спуск к реке: «Не возят же на передний край воду из тыла. А если так, то где-то есть тропинка, по которой ночью ходят к речке. Где бы я ее себе оставил? С самого крутого бугра или из низинки, из овражка? Наверное, из овражка. И землянку бы в нем вырыл — работы-то наполовину меньше, а жить безопаснее».

Солнце жгло. Язык и губы стали сухими, шершавыми, руки и коленки саднили. Но Борубай все полз и полз вдоль предполагаемого переднего края, выискивая подходящее место. Наконец в низинной поляне он увидел две ручные тележки с бочками на них, а рядом дымившую походную кухню. От бочек тропинка дугой сбегала в лес, падающий под уклон. Вдоль лесного прогала тянуло ветерком… Выход к воде найден. Но река для летчика была и близкой, и бесконечно далекой. Где-то там, у конца тропки, обязательно будет охранение. За берегом всегда смотрят. И во всех сомнительных случаях его освещают и простреливают. А если еще есть собака?