Исповедь старого молодожена - Олег Батлук Страница 11

Но однажды я его не сохранил. Так низко, как в тот раз, ни мое лицо, ни я в целом еще не падали.

Это случилось на курорте. Мой амур внезапно сорвался с привязи и выбежал за дверь.

Я не вязал лыка, поэтому и не уследил за ним. Конечно, и до этого случая мне, пьяненькому, приходила в голову трезвая мысль познакомиться. Но обычно от самой наглости подобного намерения я моментально трезвел и терял кураж. А тогда, на курорте, я, видимо, накидался настолько качественно, что, даже протрезвев, остался достаточно пьяным.

Естественно, незнакомка была ослепительна, как же иначе. Не по Квазимоде Эсмеральда – это история моих знакомств.

Мое либидо встретилось с неадекватной самооценкой в районе пляжа. Жертва, ослепительная незнакомка, загорала на шезлонге. Я волок к ней свой шезлонг с другого конца береговой линии. По пути я переехал им несколько неповоротливых тетушек, распростертых на полотенцах. Я обрушил шезлонг рядом с красоткой, подняв тучу песка. Едва она откашлялась, из песчаной дымки проступил я, эротично развалившийся на лежаке.

Здесь стоит заметить, что лучшего момента для ухаживания за наядами было не найти. На том жизненном отрезке я находился в прекрасной форме и весил около ста кг. Я лежал рядом с незнакомкой, неотразимо мужественный. Мои красивые полные груди блестели на солнце. Мой живот отбрасывал на красотку гигантскую тень. Моя одышка вполне могла сойти за возбужденное дыхание страсти.

Курорт был иностранный. Девушка читала иностранную книжку на зарубежном языке. Поэтому я заговорил с ней по-английски. Она ответила. Мои атласные лежащие на животе мужественные груди и крупные градины пота на лысине сделали свое дело. Она была моей. Про западную врожденную интеллигентность, эмпатию и терпимость к идиотам я узнал значительно позже. Я беседовал с очаровательницей на английском, как на французском. Грассируя и растягивая гласные. Я чувствовал себя Аленом Делоном. Хотя, очевидно, в глазах незнакомки я продвинулся не дальше Вуди Аллена.

Разговор получался, как мне казалось. И вот наконец я решился поставить красотке шах и мат – пригласить ее куда-нибудь. «Restaurant» или «my room?» – перебирало варианты мое охреневшее эго. Я приподнялся на локте, подтянул к себе ноги, выбрал свой самый сексуальный взгляд из двух доступных и открыл рот. И в этот момент подо мной сложился шезлонг.

Слишком, слишком неудачно я распределил по лежаку свои сто кг. Шезлонг стремительно выскользнул из-под моей донжуанской задницы и ударил меня другим концом по голове.

Надо мной ржал весь пляж, вся береговая линия. Красотку скрутило от смеха так, что ее прибежали распрямлять несколько настоящих, не водевильных красавцев. Из глаз девушки ручьем лились слезы.

Никогда больше – ни до ни после – мне не удавалось разбудить в девушке таких сильных чувств. Тем более на первом свидании.

После истории с минус девятой женой, которую я прорыдал Семе в его уже застиранную до дыр жилетку, друг постановил, что мне пора «отдохнуть от баб». На моем фоне это выражение прозвучало карикатурно, и я разрыдался еще больше. Сема вытер мне слезы и пригласил с собой в Амстердам. По его мнению, общество в чисто мужской компании пойдет мне на пользу (классическое заблуждение всех мальчишников). От отпуска, часть которого я провел на злополучном курорте, у меня оставалась еще целая неделя, и, как большинство отечественных трудоголиков, я отправился из отпуска в отпуск.

С нами поехал Семин приятель Павлик, с которым я до этой поездки знаком не был. Интересный человек, оригинал. Павлик страдал ксенофобией, аллергией, мизантропией и шовинизмом, как великодержавным, так и мужским. У Павлика были гипертрофированы все формы неприятия окружающего мира. Он словно ходил в невидимых белых перчатках и брезгливо морщился.

В «Шереметьево» Павлик заявил, что незачем ехать в Амстердам, к этим «пидорам». Одним из главных божеств в его древнегреческом пантеоне была гомофобия. Правда, устоявшаяся уменьшительная форма его имени «Павлик», вечная утомленность членов и брезгливая кривизна тонких губ несколько контрастировали с его убеждениями.

В Амстердаме Сема, организатор поездки, зачем-то поселил нас с Павликом в один номер. Мой предприимчивый друг объяснил это соображениями экономии. Учитывая, что сам Сема разместился в люксе, понятно, на ком и ради кого он сэкономил. В этом был весь Сема – незаконнорожденный внук Остапа Бендера.

В нашем с Павликом номере стояла огромная, развратная в своем великолепии и великолепная в своем разврате двуспальная кинг-сайз кровать. «Я вовсе не для сна», – намекала кровать своими размерами и раскидистым балдахином. Всю неделю, пока мы пробыли в Амстердаме, я спал, как король в позе звезды. Гомофобствующий Павлик жался к самому краю, чтобы не уступить ни пяди своей сияющей гетеросексуальности в спорадическом контакте с поверхностью другого мужчины.

Как-то утром я проснулся раньше Павлика и пошел принять душ. Пока принимал, под грузом капель устал и решил ненадолго прилечь в ванну отдохнуть. Техногенный водопад из душа ласково омывал мое бренное тело. Розовые птички с кафельной плитки внезапно расправили крылья и закружились под потолком.

Я понял, что сплю. Запах голландских печенек, пропитавший стены в этом городе, сделал свое психоделическое дело: мне приснился какой-то особенно нереально реалистичный сон. Я ступал по сочному мху, охавшему от каждого моего шага. Вокруг порхали кафельные пташки. Лианы ласкали меня длинными зелеными пальцами. Из клокочущей чащи мне навстречу вышла потрясающей красоты девушка. Нагая и первобытная, несказанно прекрасная, как те актрисы из нехороших фильмов. Незнакомка приблизилась ко мне и что-то сказала. Ее тонкие губы брезгливо искривились. Я вздрогнул и открыл глаза.

Надо мной склонился Павлик. Он держал меня за руку. А я был непоправимо обнажен в своей ванной сонливости.

– Твою мать! – сказал Павлик.

Он отдернул руку и отскочил назад почти к самой двери. Это был явный мировой рекорд по прыжкам назад в закрытых помещениях.

Я инстинктивно прикрыл предмет Павликовой гомофобии.

– Нет, нет, нет! – троекратно не согласился с чем-то Павлик и выскочил из ванной.

Когда я привел себя в порядок (а там было, что приводить в порядок, начиная со спутанных мыслей и заканчивая вставшими дыбом волосами на груди и руках) и вышел, в номере вместо Павлика меня поджидал Сема.

– Павлик очень извиняется, – сказал Сема, – ты все не так понял.

Я вспомнил руку Павлика на себе и еще раз вздрогнул.

– Не-не, все не так, – возразил Сема на тремор моих конечностей, – понимаешь, ты в ванной торчал целый час. Павлик стучал, а ты не отвечал. Он подумал, что тебе плохо и вошел. А ты лежишь на дне ванной без признаков жизни. Вот Павлик и бросился тебе пульс щупать, а ты возьми да очнись. Как всегда, не вовремя.

На обратном пути в Москву в самолете нам с Павликом досталось сидеть рядом в хвосте у туалетов. Сема снова на чем-то там сэкономил и оказался в бизнес-классе.