Я и мои гормоны - Пол Винсент Страница 14

– Порядок, – вмешался Феромон, – теперь самое время предложить ей что-нибудь неуместное…

– Например, чашку чая, – посоветовал Адреналин.

– А когда он встанет, чтобы расплатиться за угощение, у него не окажется мелочи, и он почувствует себя еще большим дураком из-за того, что не смог сделать даже такую малость для друга, попавшего в беду.

– Есть идея получше, – сказал Адреналин. – Пусть Билл предложит ей еще одну сигарету. Тогда он точно не утерпит и присоединится к ней.

– Но в таком случае он будет на коне, потому что это будет выглядеть как акт поддержки, как будто он берет часть ее проблем на себя, – не соглашался Феромон.

– Ну и что, зато мы получим сигарету! – продолжал настаивать на своем Адреналин.

– А чувство вины можно отложить на потом, когда он покурит.

– Господи, как же мне нравится быть гормоном!

В течение следующего часа Билл сидел у себя за столом, чувствуя беспокойство и нерешительность. Он дышал так глубоко и вдумчиво, как будто это сулило ему спасение. Ему надо было столько всего обдумать, однако гормоны носились в его голове кругами, лишая способности сосредоточиться. Он помнил, что нужно позвонить, но голова плыла, и он сидел, сжимая клочок бумаги с номером Кейли с такой силой, как будто от этого разговор мог произойти без посредства телефонного аппарата.

– Слушайте, ребята! – сказал Гистамин. – Мы же не можем оставить его на весь день вот так, сидящим и вздыхающим.

– Твоя правда, – согласился Адреналин, который в глубине души считал, что целый день гипервентиляции – это здорово. – Пошли покурим.

– Нет, – властно остановил их Феромон. – Все в сортир.

– Зачем?

– Пускай разукрасит сам себя.

– Понос! – радостно воскликнул Тестостерон. – Пора пообщаться с белым идолом!

Диарея во все времена была любимым развлечением гормонов. Им было интересно придать фекалиям такое ускорение, чтобы их частицы не смывались из унитаза. Непревзойденным рекордом до сих пор оставался случай, произошедший несколько месяцев назад. Тогда Билл, не желая, чтобы чистоплотная Эвелин лицезрела его достижения на туалетном поприще, попытался убрать остатки испражнений при помощи щетки, но у него это не получилось. Затем он отчищал толчок при помощи туалетной бумаги – снова безрезультатно. Триумф гормонов наступил, когда они заставили Билла соскребать какашки ногтями. После этого в течение двух недель он никак не мог отделаться от непреходящего чувства вины, возникавшего каждый раз в момент рукопожатия – руки казались ему грязными, как бы он их ни мыл.

У Феромона возникла идея получше:

– Давайте отыграем ситуацию по полной, – сказал он. – Все эти переживания, которым мы его подвергаем…

– К тому же нам просто повезло с увольнением, – заметил Адреналин.

– Все это, – продолжал Феромон, – означает только одно: мы имеем полное право устроить ему синдром раздраженной кишки. Его ожидает полный комплект: запоры, неожиданный метеоризм, понос – и все это в разнообразных сочетаниях на протяжении недель и месяцев.

– Неожиданный метеоризм? – встрял Гистамин. – Он же мужчина! Вряд ли он поймет, в чем разница!

– Также, – продолжал Феромон, игнорируя Гистамина, – мы можем сделать такую штуку: когда он будет сидеть на унитазе, ему все время будет хотеться еще – вне зависимости от того, сколько он туда навалил. Но даже если он лопнет от натуги, ничего туда больше не добавится.

– А как насчет слизи? – предложил Гистамин. – Иногда вместо обычного добра можно выдать комок слизи.

– Неплохо, – согласился Феромон. – А перед мочеиспусканием в прямой кишке будут спазмы.

– Да чтоб я сдох!

Гормоны ликовали. Они начали готовить кишку к раздражению – проверяли спазмы и боли различной локализации. Это было их лучшим медицинским достижением с тех нор, когда Билл подхватил инфекцию и при мочеиспускании испытывал такие боли, как будто писал битым стеклом.

Зазвенел телефон. Билл, отвлеченный резкой болью в спине, даже не успел занервничать и поднял трубку. Как только он понял, что это была Кейли, в животе у него моментально появилось какое-то неприятное ощущение, сопровождавшееся болями в прямой кишке и тошнотой.

– Я оставила сообщение… – начала Кейли. – Сейчас у меня есть свободная минутка, и… Но, может быть, тебе не передали. Я не люблю разговаривать о таких вещах по телефону.

– Я тоже, – ответил Билл.

– Понимаешь, это всегда такой деликатный вопрос, – продолжала она.

– Всегда? – повторил за ней Гистамин. – То есть она это часто вытворяет? Всегда трахается с пациентами?

– Всегда? – непроизвольно отозвался Билл.

– Да. Если я звоню клиенту, с которым работаю над проблемами брака, то это конфиденциально. Я не разговариваю с его коллегами.

– Понимаю, полностью согласен, – ответил Билл, наконец пришедший в себя.

Он чуть не спросил: «Чем могу быть полезен?» – но вовремя спохватился. В отношении женщины, с которой он только что провел ночь, это казалось чересчур формально.

– Наверное, тебе интересно, зачем я звоню, – сказала она.

– Гм… ну… то есть всегда рад… э-э-э…

– Перепихнуться, – помогал ему Тестостерон.

Билл хотел было сказать: «Всегда очень рад поговорить с тобой», – но потом понял, что едва знал ее.

– В любом случае, я тебя надолго не отвлеку, – продолжала Кейли уже официальным голосом. – Я не смогла дозвониться твоей жене домой – там никто не отвечал, поэтому…

– Да? – слабо отозвался Билл.

– Мне необходимо перенести ваш следующий визит. У меня поменялись обстоятельства. Подойдет следующий четверг? Около шести? Я только сегодня поняла, что это будет наш последний сеанс, а после этого я вполне могла бы…

– Могла бы что? – спросил Феромон. – Мы ведь уже перепихнулись… скорее всего.

– Да, – сказал Билл, стараясь, чтобы его голос звучал не слишком равнодушно. – Прекрасно.

– Очень хорошо. Прости, что пришлось перенести ваш визит. Тогда все. Пока!

После непродолжительного молчания Билл повесил трубку.

– Что это было? – спросил Гистамин.

Эвелин собралась за покупками. Она любила ходить по магазинам, так же как и ее гормонши. Сегодня они покупали одежду, а это сулило им массу удовольствий. Любимым развлечением гормонш было заставить Эвелин купить какой-нибудь совершенно не подходивший ей наряд, который она никогда бы не надела. Когда она стояла перед зеркалом, держа одежду перед собой и прикидывая, как это на ней будет смотреться, гормонши немедленно заставляли Эвелин полюбить именно эту вещицу. В одно мгновение платье садилось, как влитое, заставляя Эвелин улыбаться в предвкушении завистливых взглядов приятельниц. Когда же она возвращалась домой, гормонши создавали прямо противоположный эффект, и покупка казалась ей отвратительной. И что только заставило ее купить Это? Куда, ради всего святого, она сможет Это надеть? А затем появлялось чувство вины за растранжиренные деньги. Эвелин убирала обновку в гардероб или же вместе с чеком клала ее в сумку, поклявшись себе вернуть ее в магазин. Эта клятва редко выполнялась. Вместо этого через несколько дней сумка с платьем перекочевывала в шкаф, где неудачная покупка благополучно заваливалась прочим хламом. Вскоре о ней забывали.