Небылицы и думы - Иван Охлобыстин Страница 2

Хотелось себя изнурить, чем, собственно, я и занялся. Прежде всего мое изощренное сознание представило мне реестр нелюбимых постных блюд, засим последовал неудобоваримый распорядок дня, исключающий отдых и высыпание, на десерт было предложено критическое отношение к собственному творчеству, что было сложнее всего вышеупомянутого, поскольку писал я всегда озорно. Но нет ничего невозможного, и я начал поиск механизма самобичевания. Вскоре стало ясно, что для достойного отчета перед вечностью мне как минимум необходимо судорожно лакать водку, что гарантировало понижение уровня профпригодности, проводить как можно больше времени с кумом Мишкой Ефремовым и своими закадыками Андреем Орловым и Гариком Сукачевым, что привело бы к полному физическому и психическому истощению, а также исключить из своего рациона всю постную пищу и ограничиться хорошо прожаренной свининой, печеным вальдшнепом и сытной порцией устриц – для пресечения псевдоподвижнических иллюзий.

Однако, наученный горьким опытом общения с собственной головой, я позволил себе усомниться в предложенной провокации и вернулся к банке фасоли, не вызывающей, в отличие от других земляных фруктов, рвотных позывов, хотя и грешащей ветрами.

Как выяснилось, со мной делили трапезу большинство столичных вертопрахов. Уж не знаю, каковы их побуждения, но посещение «Вудстока» на Люсиновской вызывало в моей сирой душе умиление: за ближним к барной стойке столом сидела компания местного хулиганья во главе с печально известным Витамином и молча ковыряла истатуированными руками кислую капусту.

– Как досуг размениваем, острожники? – поприветствовал я их.

– Постничаем мы, – твердо ответил за всех Витамин, но уточнил: – На киллера идем.

Тут в разговор вступил Гнус и в двух словах рассказал, что заприметил на крыше дома напротив неизвестного гражданина в черном. Гражданин четыре дня подряд к закату посещал крышу и блестел с нее массивной оптикой. Смекалистый Гнус усмотрел в этом повод к шутке и вызвал в подмогу Витамина. По дороге к ним присоединился бредущий с репетиции Ахмедов. Игорь шабашил постановками эротических спектаклей в ЦДХ, при этом славился тугим ударом в ухо, и друзья поспешили привлечь и его к отлову залетного душегуба. Я тоже шанса похохотать не упустил, и вскоре компания двинулась на место. Миновав два квартала, мы вошли в упомянутый дом, поднялись на крышу и там расположились за кирпичной надстройкой.

Быстро смеркалось. Внизу млел в чаду автомобильных выхлопов и нереализованных причуд родной город. Не успел я еще выкурить трубку, как в чердачной глубине хлопнула дверь и вскоре жалостливо заскрипел кровельный лист. Чья-то косматая тень скользнула в двух метрах от нашего убежища и осела у решетчатого ограждения крыши. Что-то звякнуло, что-то щелкнуло. Судя по всему, злоумышленник настраивал свое адское орудие. Мы переглянулись, исказили рты воплем и ринулись на неизвестного.

Я не успел даже разглядеть незадачливого стрелка, как Ахмедов уже вкатил ему в ухо кулаком полтонны. Злодей-горемыка пшикнул воздухом, как сжатая клизма, и улетел к трубам вентиляции. На поверку он оказался приземистым господином средних лет с редеющей шевелюрой, кокетливо увязанной сзади в косичку. Его же подозрительный инструмент был просто массивной подзорной трубой на штативе.

– Во дела! – озадачился Гнус, но констатировал: – Значит, он просто следил пока. Будущей жертвой интересовался…

– Онанизмом он интересовался, – перебил его Витамин, пуча глаз в окуляр подзорной трубы.

Я заглянул туда вслед за ним, и моим глазам открылись отвратительные картины разврата и прочих атрибутов либерального менталитета: посреди пестро обставленной гостиной на плюшевом диване кувыркалась рыхлая гражданка бальзаковского возраста с пожилым обрюзглым мужчиной в одних носках. Несвежие любовники позволяли себе такое дикое сексуальное озорство, что я смотреть дальше побрезговал и передал трубу Гнусу со словами:

– Зря мужика уделали, даже если он собирался пульнуть.

– Какая гадость! И в пост ведь! – поддержал меня Гнус и предположил: – Может, это его жена? И ее любовник? Трагедия?! Макбет! Хотя потерпевший, конечно, значительно ее моложе. Кстати, а он не издох случаем?

Мы подошли к лежащему и проверили у него на шее пульс. Сердце билось. Тихо, но уверенно.

– Жив, чикатилка! – порадовался подельщик.

– Что с извращенцем дальше делать будем? – вмешался Ахмедов. – Здесь он все фигульки отморозит. Может, к Витамину отнесем?

– Мужики, я вам не фонд Горбачева, мне почки для пересадки продавать некому, – возмутился тот.

– Давайте его в подъезд затащим и оставим. Там тепло и сухо, – гуманно предложил я.

Больше думать не стали, а погрузили контуженного маньяка на плечи недовольного Гнуса и убрались с крыши прочь. Внизу, на уровне третьего этажа, мы усадили несчастного у труб парового отопления. Тот в блаженном беспамятстве звал какую-то бабу Лиду и сетовал на отсутствие таможенной декларации.

Расставшись на улице с товарищами, я все-таки купил батон «Ароматного» и вернулся к своей любезной половине – Оксане, которую и в эти многосложные постные времена так легко было развеселить троекратным повторением фразы: «Стручок и два гороха».

Март неожиданно взбрыкнул метелью. Казалось, вот-вот и забулькает, но не забулькало. Почесал бубен оседлый паладин Охлобыстин, суть я, и потрусил жать, чего не сеял на творческой ниве. Перво-наперво забежал на вручение театральной премии «Московская премьера» в «Балчуг Кемпински», потом постучал пятками в Союз кинематографистов с целью выяснить, полагается ли безлошадным секретарям дополнительная жилплощадь, поскольку у моей единокровной дочурки Анфисы неожиданно прорезались в голосе изуверские децибелы и спать с ней в одной комнате стало абсурдно. Хотя и раньше вышеупомянутое дитя не давало родителям спуску.

Происходило все так: к одиннадцати вечера, после кормления, омертвевшими от беспрерывного таскания руками мы укладывали Анфиску спать и бросались ужинать, а в полночь дочурка обычно начинала испытывать странное беспокойство, время от времени огорчительно крякать и плеваться соской. Если же мы не заглядывали на каждый кряк и не возвращали соску на место, Анфиска немедленно заходилась злобным рыданием, просыпалась и все начиналось заново. Если нам все-таки удавалось удержать соску на месте, кровинушка спала до половины первого ночи, потом без всякого усилия открывала свои хитрые глазки и принималась сучить конечностями.

В течение последующего часа нам приходилось ожесточенно трясти ребенка, пока его не пробирала дрема и он не засыпал, храпя во сне, как пьяный извозчик. Стеная, мы рушились в кровать и превращались в овощи. Как водится, в три часа нас опять будил свирепый рев чада. Переругиваясь, мы поили Анфиску из бутылочки и принимались заново укачивать ее. Она лукаво щурилась и норовила накачать в свежий памперс. Ни ласки, ни угрозы не могли заставить дитя смежить очи. К четырем утра нам начинали грезиться волшебные сцены ритуальных жертвоприношений детей в Ирландии на Празднике духов. На худой конец – варианты появления цыган-детокрадов.