Флоузы, или Кровь предков - Том Шарп Страница 30

Что никогда от Флер

Не может потом так разить,

Конюшней и дерьмом.

Она так пахла чистотой,

Когда меня ждала.

И влага у нее меж ног

Манила и влекла.

От сэра ж Освальда несло

Так, что тянуло рвать.

Сухой вонючий зад его

Колом бы мне продрать!

Казните нынче вы меня?

Что ж, действуйте быстрей,

Ну, а пока не собрались,

Верните мне мой член.

Он заду сэра - ни к чему.

И мне уж не вложить

Ни в сушь его, ни в мокроту,

Но — хочется отлить!

Старый Флоуз считал эту поэму несколько сырой, недоработанной, но все же способной взбодрить и согреть душу. Он хорошо понимал, что должен был чувствовать Менестрель: его собственный простатит в последнее время здорово досаждал ему. Но самое большое удовольствие доставляла старику суровая веселость этой и других баллад Менестреля. Флоузы могли быть — да и бывали на самом деле — ворами и грабителями, головорезами и болотными разбойниками, и даже святыми и епископами. Однако каково бы ни было их призвание и чем бы они ни занимались, Флоузы неизменно смеялись над ударами судьбы, над происками врагов и нечистой силы, и их религией всегда было не столько христианство, сколько личная честь и достоинство. Назвать кого-нибудь из Флоузов лжецом значило для обидчика умереть на месте или оказаться вынужденным вести потом борьбу не на жизнь, а на смерть вплоть до самой своей кончины, Флоуз, который дрогнул бы перед лицом невзгод, тем самым ставил бы себя, как гласит старая поговорка, в положение изгоя без дома и имени.

Но интерес старого Флоуза к его далеким предкам диктовался не только праздным любопытством. Его продолжала преследовать загадка, кто же был отцом Локхарта. За этим вопросом, что призраком вставал перед ним по ночам, скрывалось ужасное предчувствие того, что, возможно, Локхарт приходится ему не только внуком, но и сыном. Именно поэтому он внес в текст завещания статью о бичевании, тем самым отчасти как бы признавая, что, если его подозрения оправдаются, он заслуживает быть поротым до тех пор, пока жизнь его не повиснет на ниточке, и даже дольше. Вопрос требовал ответа — пусть не при его жизни, так на протяжении всей жизни Локхарта — и потому, разбираясь в старых документах, преданиях и письмах, Флоуз продолжал размышлять над возможными кандидатурами в отцовство. Всех их должна была объединять одна черта: в то время, когда был зачат Локхарт — Флоуз считал, что это произошло за восемь месяцев до его рождения, — все они должны были жить в пределах одной поездки верхом на лошади от Флоуз-Холла и должны были быть тогда в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет. Он отказывался верить, что его дочь — какими бы пороками она ни страдала — по собственной воле спуталась бы с пожилым человеком. Отца Локхарта скорее всего следовало искать среди тех, кому в то время было от двадцати до тридцати. Выписав когда-то несколько имен, старый Флоуз против каждого из них поставил возраст в то время, цвет волос и глаз, краткое описание основных черт лица, рост — и в тех случаях, когда смог, — указал размеры черепа. Поскольку в последнем случае подозреваемый должен был согласиться на то, чтобы Флоуз измерил его череп от лобной части к затылку и по ширине при помощи крайне заостренного циркуля, далеко не все соглашались пройти такое испытание, и в списке против имен тех, кто не дал на него согласия, стояли буквы «ВП» — «весьма подозрителен». За долгие годы старик накопил огромное количество любопытной антропологической информации, но ничто из нее не подходило под реальные черты Локхарта. Черты эти были абсолютно во всем флоузовские — такой же римский нос, такие же холодно-голубые глаза, льняного цвета волосы, — что еще более усиливало у старика чувство собственной вины и решимость добиться своего оправдания даже ценой того, что в процессе поиска такого оправдания может оказаться доказанным противоположное и он рискует войти в историю рода как Флоуз Кровосмеситель. Он был настолько погружен в свои изыскания, что не обратил никакого внимания на перемены, происходившие в последнее время с его женой.

Начав осуществлять свой план скорейшего доведения старика до смерти, миссис Флоуз решила играть роль ревностно исполняющей свои обязанности жены. Не отвергая более его домогательств, она, напротив, всячески поощряла его на то, чтобы спать с ней как можно чаще, подвергая тем самым сердце постоянному напряжению. Однако простатит, которым страдал Флоуз, сильно мешал тому, чтобы секс был частым явлением в их жизни. Миссис Флоуз взяла себе за правило приносить мужу по утрам в постель чашку чая с предварительно размешанным в нем порошком парацетамола, который, как она где-то прочла, плохо отражается на почках. Старый Флоуз не пил этот чай, но, чтобы не огорчать супругу, выливал его в ночной горшок. Когда она потом выносила этот горшок, то цвет содержимого еще более поднимал ее надежды и настроение. Правда, в содержимом плавали чаинки, что было хорошо видно. Однако утонченная привередливость миссис Флоуз помешала ей разобраться в этом, следствием чего было появление еще одной тщетной надежды — на этот раз на то, что ее муж страдает серьезным расстройством мочевого пузыря. И наконец, она организовала ему диету с максимальным содержанием холестерина. Старый Флоуз на завтрак получал яйца всмятку, на обед — яичницу с бараниной, на ужин ему давали свинину с гоголем-моголем на десерт, и перед самым отходом ко сну ему предлагали напиток из взбитых яиц с сахаром и вином. Можно сказать, что Флоуз жил на одних яйцах.

Миссис Флоуз изучала все рекомендации известного диетолога профессора Юдкина, однако поступала не в соответствии с ними, но прямо наоборот. Так, в свой арсенал диетических ядов она добавила сахар, и, уговаривая старого Флоуза скушать еще яичко или же взять лишний кусочек жареной ветчины, она в то же время в изобилии уснащала стол всевозможными сладостями, пирожными и печеньями, почти целиком состоящими только из сахара. Все это, вместе взятое, вызвало у старика колоссальный прилив сил, и в те часы, когда он не сидел в кабинете, Флоуз в весьма энергичном темпе гулял по болотам — чего он не делал уже давно. Миссис Флоуз с отчаянием наблюдала и этот прилив жизнелюбия, и то, как увеличивается ее собственный вес. Чтобы отравить старика при помощи переедания, она должна была и сама придерживаться той же диеты, но ей эта диета была категорически противопоказана. В конце концов, в последнем приступе отчаяния, она решила приохотить старого Флоуза к портвейну. Флоуз с энтузиазмом воспринял ее совет, и ему это тоже пошло только на пользу. Миссис Флоуз попробовала было добавлять в графин с портвейном бренди. Старый Флоуз, чей нос прекрасно разбирался в винах, немедленно учуял это и поздравил ее с удачным изобретением.

— Это придает вину больше крепости, — заявил он. — И как я сам до этого не додумался! Явно больше крепости.

Миссис Флоуз мысленно выругалась, но была вынуждена согласиться: портвейн с добавлением чуть большего, чем обычно, количества бренди действительно выигрывал в крепости, как бы прибавлял плоти. Но и сама она тоже: миссис Флоуз неудержимо полнела, все платья стали выглядеть на ней так, как будто их шили на другую женщину. Заметное увеличение ее объемов доставляло старому Флоузу немалое удовольствие, и он все чаще отпускал Додду шуточки насчет того, что чем баба шире, тем лучше она в постели. Миссис Флоуз при этом понимала и чувствовала, что Додд ни на мгновение не спускает с нее глаз. Ее это нервировало. К тому же любимая колли Додда взяла скверную привычку рычать, когда миссис Флоуз проходила слишком близко к ней.