Все пули мимо - Виталий Забирко Страница 4

— Канай отсюда, рыба сорная, — тихо так, ласково говорит он сквозь зубы. — Ты нам сейчас только обузой будешь.

«Рыба сорная» — это он так над моей фамилией пошутил. Ещё по-божески. Бывало, мальком селёдочным, хамсой, а то и сельдявкой обзывали.

— Не, — говорю, — у тебя своё начальство, у меня своё. Мы так не договаривались.

И достаю сотовый телефон. Но он меня и не слышит и не видит. Разворачивается и неторопливо так это, по-хозяйски, идёт между рядами. Что линкор в неспокойном море, оставляя за собой широкую, пустую полосу.

Я набираю номер Хари.

— Да? — слышу его голос.

— Это Пескарь, — говорю в трубку.

— И что тебе?

— Да тут мне сменщик пришёл…

— Ну так и что?

— А мне что делать?

— А он тебе что сказал?

— Чтобы я линял отсюда. Но я ведь, сам понимаешь, без твоего разрешения не могу… — мямлю я, бросая ему наживку. Как банан.

— А-а! — голос Хари теплеет. Выше семёрки у Бонзы он не котируется, поэтому подобное обращение ему что бальзам. — Разрешаю, — милостиво снисходит он.

— А завтра?

— Что — завтра?

— Завтра сюда выходить?

Несколько секунд Харя молчит, видно, и сам не знает.

— Завтра я тебе позвоню, — тусклым голосом бурчит он и отключается.

Вот, значит, как, думаю, а сам побыстрее делаю ноги с рынка, на ходу пряча в карман мобильник. По всем раскладкам выходит, что Бонзу условия слияния не устроили. Придётся кое-кому сегодня полированные сюртуки примерять… Хотя на рынке с виду вроде всё спокойно. Знаю я это спокойствие. Вон — ни одного омоновца, что ветром сдуло. Народная примета: нет ОМОНа, значит, жди автоматных очередей и пяток трупов.

Ну, в общем, с рынка я смотался, а дальше пошёл не спеша. Даже если там именно сейчас начнётся разборка, возвращаться я туда не собирался. У каждого своя работа.

Направляюсь я, значит, к стоянке, где оставил свою «вольву», и спускаюсь в подземный переход. Вот уж где отбросов постперестроечных! Бомжи, калеки, беспризорники, и все — с протянутой рукой. Попробовал бы кто-нибудь из них на «диком» Западе так постоять — мигом бы в кутузку замели. А у нас нет. Их же там ещё кормить надо! Месяца три назад, слышал, повыписывали всех пациентов из сумасшедшего дома по той же причине. Наверняка кто-либо из них здесь сейчас промышляет. Хорошо если тихий, а не буйный…

Тут я его и увидел. Горбатенького пацана в куцем пальтишке со сморщенным, как печёное яблоко, личиком. А может, и не пацана, а карлика. Хотя у карликов, насколько знаю, головы большие, а у этого уродца — пацанячья. Вчера он меня поразил. Стоял я, значит, на рынке, курил, и тут увидел, как он торговку пирожками потрошил. Что твой Кашпировский. Экстрасенс. Уставился он на торговку, а она перед ним мельтешит, что половой в кабаке перед барином. И то ему предлагает, и сё, и сюсюкает, а сама глаз оторвать от него не может, словно приворожил он её, как в сказке. Цирк, одним словом. Порадовался я тогда за пацана, посмеялся, а уже дома подумал, что неплохо бы его к делу приспособить. Правда, к какому так и не докумекал.

Но тут гляжу — милостыню просит. И голосок у него жалостный такой, и глазки такие же… Э, нет, думаю, видно, не настолько ты крутой сенс, если вчера своё умение употребил, а сегодня как простой смертный попрошайничаешь. И уже прошёл было мимо, как вижу, подходит к мальцу Верзила и начинает у него карманы выворачивать. Этого Верзилу знает, наверное, весь район. Гнусный тип, и гнусным делом занимается. Нищих обирает.

Я приостановился, достал сигареты и, делая вид, что прикуриваю, стал наблюдать.

Малец мой и не думает сопротивляться. Поскуливает так это беспомощно, что щенок:

— Не надо… Ты ведь у меня вчера всё забрал…

Но Верзиле такое нытьё только нравится.

— Ну и что? — ухмыляется. — Я и завтра к тебе приду.

Похоже, мальца это «завтра» приводит в чувство.

— Помру ведь… — тоненько хнычет он, но вижу, глаза его из жалостных вдруг становятся пустыми и холодными, как вчера на рынке.

— А плевать мне! — регочет Верзила. — Вас, нищету да убогость, надо уничтожать как социальную заразу.

И тут малец преображается.

— Не придёшь! — фальцетом выкрикивает он и впивается в Верзилу страшным взглядом. Его глаза вдруг становятся круглыми, огромными, и мне даже чудится, что из них молнии метнулись.

Ну, сейчас будет комедия, думаю, вспоминая вчерашний инцидент с торговкой пирожками. На коленях, Верзила, ползать будешь перед мальцом и, умильно сюсюкая, деньги совать! В предвкушении представления я уже открыто наблюдаю за ними.

Но ничего подобного вчерашнему не происходит. Не действует на Верзилу магия мальца.

— Чего?! — угрожающе цедит он и заносит руку для оплеухи.

Вот тут-то всё и случается. Я вначале и не понял что, да и Верзила, похоже, тоже. Рукав его куртки на занесённой руке вдруг распадается на составные части и падает на землю. Верзила вздрагивает как от наваждения, и тогда вся одежда начинает осыпаться с него лохмотьями. Такое впечатление, будто в ней вдруг исчезли все шовные нитки.

— Это… как?!.. — недоумённо вопрошает в пустоту Верзила, стоя голышом посреди подземного перехода.

Я прыскаю, и мой смех, как по команде, подхватывает вся нищета.

Верзила ошарашено оглядывается — ему уже не до мальца, — хватает большой кусок куртки и, прикрывая им срам, пытается бежать. Однако оказывается, что и ботинки разлезлись по швам, и он, сделав несколько шагов босиком, возвращается. Увидев, что осталось от ботинок, матерится — что вызывает в переходе взрыв прямо-таки гомерического хохота — и теперь уже во все лопатки улепётывает.

Отсмеявшись, я посмотрел на мальца. Улыбку с меня словно ветром сдуло. Стоит он бледный, скукоженный, в глазах тоска смертная, трясётся, что в лихорадке, а по личику сморщенному крупные капли пота катятся.

— Что с тобой? — спрашиваю.

— П-плохо м-мне… — шепчет он, выбивая зубами дробь. — Ой, п-пло-охо…

И уж не знаю, что со мной сделалось. Может, мысли вчерашние, что надо бы его к какому делу пристроить, а может, просто жалость, которую я из себя вроде давным-давно калёным железом выжег, проснулась. Но, скорее всего, первое — не замечал я что-то за собой приступов благотворительности.

— Идём со мной, — говорю ему, не церемонясь, хватаю за руку и тащу за собой. А он и не сопротивляется.

Сторож на стоянке сделал квадратные глаза, когда я мальца в свою «вольву» запихивал, но ничего не сказал. Попробовал бы вякнуть — мигом бы зубы на асфальте веером выложил. Хоть я с виду и хилый, но с шавками у меня разговор короткий. Знаю, что у него на уме. Мол, с мальцами балуюсь. Но я в этом деле лесбиян. Мне всё больше бабы нравятся.