Козлы отпущения - Эфраим Кишон Страница 4

— Господин главный редактор, почему лысые такие противные? Почему они всегда над нами издеваются? Почему?

Так говорил мой гость.

Сказать по правде, я так удивился, что слова застряли у меня в горле. После того как неизвестный покинул помещение, я задумался. Кольца дыма медленно растворялись в красном свете заката, напоминая о странном, оставляющем чувство боли происшествии.

Еще рассеются тучи и скроется тьма.

Я перечитал статью несколько раз. Мысли о ней не оставляли меня.

Я читал без конца. Уже при первом прочтении я пришел к выводу, что такая глупость в печати еще не появлялась. Чем больше я читал, тем больше убеждался, что подобная статья может кого угодно свести с ума.

Я ворвался в первую попавшуюся телефонную будку и позвонил в кафе «Хоп», где Пепи обычно сиживал после обеда, убивая время с помощью бутылки.

— Привет, — сказал Пепи, — это Шумкоти, главный редактор.

— Что это такое! — заорал я. — Что это?

Краткое молчание.

— Это статья, которую ты заказал. Ты просил меня написать, что лысина — это нехорошо и что Пулицер лысый и все такое прочее, о чем мы с тобой говорили.

— Это просто наглость! Я тебя предупреждаю — у меня прекрасная память, и я прекрасно помню все, что я тебе говорил! Я просил тебя легко и остроумно намекнуть, но избегать грубостей. Я это точно помню. Я тебе пятьдесят раз говорил — нельзя упоминать имена!

— Ты мне ничего такого не говорил.

— Не говорил, потому что это само собой разумеется. И ты называешь себя интеллигентом? Я не собирался оглушать дубиной этого несчастного. Я хотел всего-навсего немного ему досадить, да и то осторожно, как культурный человек.

Пепи пускал пузыри, будто у него слова застряли в горле.

— А теперь тебе будут шить дело о клевете и ты из этого не выберешься, — я повысил голос. — Я вообще не понимаю, как этот идиотизм мог выйти в газете.

— Я тоже. Я еще вчера это написал, после того как от тебя ушел, почти по дороге. Потом я отдал статью редактору. Он сказал, пока я сидел у дверей его кабинета и ждал ответа, что если я еще раз напишу статью в пьяном виде, то вылечу с работы. А потом смотрю — этот идиотизм напечатали. Я просто не понимаю.

— А ты с тех пор был в редакции?

— Да, но швейцар сказал, что получил указание меня не впускать. Я не знаю, что делать.

— В любом случае ты навлек на себя жуткий судебный процесс.

— Ничего, как-нибудь выберемся.

— Тебе будет нелегко справиться с Пулицером.

— Наймем хорошего адвоката.

— У тебя денег нет.

— Зато у нас есть.

В этот момент, кажется, связь прервалась, потому что я положил трубку.

Я привалился к стенке телефонной будки и глубоко вздохнул, чтобы справиться с нахлынувшими чувствами. В глубине души я весьма отчетливо понимал, что в определенной степени и сам виноват. Почему я не протестовал, когда он настаивал на том, чтобы любой ценой написать насчет лысины Пулицера? Я должен был принять во внимание, что этот осел Пепи может неправильно истолковать мои слова. Возможно, он по своей наивности предположил, что я могу одобрить публикацию этой газетной дряни. Так что же делать? Теперь на меня повесят дело о клевете и раскрутят его на полную катушку. Я ведь знаю этого Пулицера с его поганым характером.

Нет, Пепи заварил эту кашу — пусть он и расхлебывает. Если кто-то наносит публичные оскорбления людям, сотворенным, как и этот клеветник, по образу и подобию Божию, только из-за того, что природа обделила беднягу волосами, то он должен нести полную ответственность за свои слова. Нет сомнения, что на суде я дам показания в этом духе…

Такие мысли вертелись у меня в голове. Я потащился в направлении места проживания и столкнулся нос к носу с доктором Шванцем из налогового управления. Мы живем на одном этаже, только он квартирует в другой дыре — дальше по коридору, справа.

— Вы читали «Утренний вестник»? — спросил я после обмена приветствиями, и саркастическая улыбка расплылась на моих устах.

— Разумеется. Я читаю эту газету каждый день. Статья насчет лысых достаточно интересна несмотря на то, что я не разделяю утверждений Шумкоти.

— Не разделяете? — пробормотал я.

— По моему скромному мнению, работодатель вправе уволить работника, даже если тот соответствует своей должности. Иногда возникают экономические проблемы, порождающие нежелательные решения, и, возможно, именно об этом говорится у Шумкоти. Возьмите, к примеру, рост курса валюты, рост НДС, сокращение инвестиций, галопирующую инфляцию, отсутствие кредита в области экспорта…

— Без сомнения, — перебил я, — возможно, статья несколько тенденциозна, но если вы помните, господин Шванц, этот босс был лысым…

— Да, я хорошо помню. Там поднят вопрос — почему отвратительны лысые. Так было написано у Шумкоти. Как мне кажется.

Налоговый чиновник развел руками, выражая искреннее сожаление:

— Сказать по правде, я в этом не разбираюсь, по-видимому — это вопрос личный. Но наш долг — понять и работодателя, который вследствие падения курса акций на бирже…

Он приступил к повторной трансляции прежней программы, а я поспешил признаться, что и у лысых могут быть вынужденные поступки.

Доктор Шванц отпустил меня. Погруженный в свои мысли, я следил за его фигурой, постепенно исчезающей в полуденном тумане.

У меня промелькнула мысль, что, возможно, мой сосед не в своем уме. Может, он психбольной, которого не обследовали как положено, или психопат на лечении. Я опять прочел эту дрянь, дабы удостовериться, что не ошибаюсь, и вновь пришел к выводу, что все написанное в газете — полная ерунда, которую мог придумать только пьяный мозг и то лишь вследствие необузданного подстрекательства.

Я постучал в дверь вдовы Шик, проводившей время за мытьем маленьких керамических кукол водой с содой. Это занятие выпало на ее долю вследствие того, что она была владелицей магазина сувениров и молитвенных принадлежностей.

Вдова, по-видимому, стала жертвой ошибки. Очевидно, она решила, что я в восторге от статьи, которую подсовываю ей. Она прочла очень внимательно с начала до конца.

— В высшей степени замечательно, — сказала она с чувством. — Как трогательно, что есть еще совестливые журналисты, которые встают на защиту преследуемых.

У меня с языка чуть было не сорвалось, что я и есть тот преследуемый, однако я промолчал, руководствуясь здоровым инстинктом, проснувшимся по мне в последнюю минуту.

— Господи! — воскликнула добрая женщина. — Теперь этот парень, которого так бесчеловечно уволили, выброшен на улицу вместе со всей семьей. Кто о нем позаботится? Без дружеской поддержки он пополнит ряды преступников.